современник, ища объяснения столь необычному феномену, предполагал действие колдовских чар или неизвестного «славянского зелья». Судачили еще, что в Сулеймане говорит голос крови, ибо рожден он якобы сербиянкой, любимой наложницей отца, султана Селима Грозного.
О султанше Хюррем написано несколько романов, десятки исторических штудий на разных языках. Нередко она предстает в них этакой восточной леди Макбет, ненасытной злодейкой. Есть версия, что она была причастна к устранению наследника престола, сына Сулеймана от первой жены, предполагается также, что на совести султанши убийство ее благодетеля Ибрагим-паши. Так это или нет, неизвестно. Образ Хюррем покрылся за четыре с половиной столетия столь плотной патиной всевозможных слухов, легенд, противоречивых оценок, что уже нельзя разглядеть подлинный облик этой женщины с необыкновенной даже для своего времени судьбой.
Не будем забывать: шел шестнадцатый век, век Тициана, Коперника, Рабле, Нострадамуса — но и век Кортеса Писарро, Ивана Грозного и Филиппа Испанского, сожжения Джордано Бруно и Варфоломеевской резни. Не будем забывать: нрав султанского двора был жестокими, кровавый обычай престолонаследия, установленный султаном Мехметом-Завоевателем, незыблем. Он гласил, что сын султана, войдя на трон, обязан умертвить своих братьев, во избежание междоусобиц и раскола империи Османов. Зная об этом и будучи не в силах что-либо изменить, могла ли мать не думать о том, чтобы сохранить жизнь — а следовательно, возвести на престол — хотя бы одного из своих сыновей?..
Быть может, ловкий царедворец Ибрагим-паша пытался шантажировать султаншу ради достижения каких-то своих целей, и она направила карающую руку мужа против единственного свидетеля своего былого позора?.. Ведь воспоминания о пережитых унижениях постоянно преследовали Хюррем. Неслучайно она, как только у нее появились деньги, велела срыть невольничий рынок и поставить на его месте мечеть, медресе и богадельню. Та мечеть и больница в здании богадельни до сих пор носят имя Хасеки, так же как и прилегающий к ним район города. В Стамбуле есть еще одно сооружение, носящее ее имя. Это огромная баня, охраняемый государством памятник архитектуры. Баня была построена на средства Хюррем с условием, что доход от ее эксплуатации пойдет на поддержание в должной сохранности Айя-Софии. Кто знает, быть может, дочь православного батюшки втайне надеялась, что когда-нибудь вновь засияют на стенах Святой Софии лики христианских святых и византийских императоров, исчезнувшие под слоем штукатурки, когда превратилась православная святыня в мечеть. И ведь настал час! Стала музеем древняя базилика, расчистили реставраторы поздние наслоения, и теперь мирно соседствуют в музейном пространстве медальоны с изречениями Мухаммеда и мозаики с христианскими сюжетами...
Хюррем не хотела быть безгласной тенью могущественного мужа, вела свою игру. Ведь она была — Смеющаяся. Она умерла раньше Сулеймана, не дожив до пятидесяти. По указанию тоскующего султана, архитектор Синан соорудил усыпальницу в саду у мечети. В восьмигранной гробнице, похожей на резную шкатулку, навеки упокоилась хрупкая женщина, которая была наречена при крещении православным именем Анастасия, а погребена по мусульманскому закону под именем Хюррем. Было и быльем поросло.
Алексаедр Полещук / фото Андрея Нечаева
Стамбул
Дело вкуса: Отведать ишкембе
Долмуш — междугородный автобус с надежной вентиляцией в виде открытых окон — самое удобное транспортное средство в Турции. Несколько часов путешествия, возможность курить на заднем сидении и природная общительность местных южных людей, сделали его для меня ценнейшим местом для получения неформальной информации о стране и привычках ее народа. Обменялся сигаретами, как верительными грамотами (я — наше «Мальборо», мне — «Кэмел» турецкий), и начинай беседу.
...Сосед затянулся, одобрил качество, поинтересовался ценой и сказал, что когда приехал из провинции в Стамбул, курил только самые дешевые местные сигареты «Юлдуз». Потом разговор сам по себе перешел на разные другие жизненные случаи.
— Я потом в Стамбуле женился и остался. — Сосед засмеялся, вспомнив забавный эпизод. — Я жену как выбирал? Человек хороший, жить есть где, а главное — ишкембеханэ рядом. Женюсь, решил.
Он переоценил мой запас турецких слов. Я не понял, что такое «ишкембеханэ» и почему это могло повлиять на дальнейшее устройство жизни. Я прямо спросил об этом.
— Ишкембеханэ? Ну, это заведение, где готовят и продают ишкембе-чорбасы. Ишкембе, ишкембе... — у коровы внутри, у овцы тоже. Желудок, кишки-мишки всякие разные. Понятно?
Теперь стало понятно: требуха. Ну и что?
— Из них делают очень вкусный, очень сытный суп. С луком, перцем. С картошкой можно. Очень дешево, главное. Студенты, строители, небогатые люди его любят. Съел — весь день сытый. А в жару как хорошо!
Занятно, но за неделю в Турции я этого сытного блюда из кишок-мишок не встречал, при том, что каждый удобный квадратный метр турецкой территории занят предприятием общественного питания. Там шипит на вертикальном вертеле дёнер-кебаб (почему-то известный у нас как арабское блюдо «шаурма», хотя оно турецкое, и название его тоже происходит от турецкого слова «чеверме» — «Крутящееся»); там шкварчит на противнях средиземноморская рыба; там громоздится прозрачный локум и истекает медом бахлава. И зазывалы, льстиво называя вас «коллега», чуть ли не за полу тянут отведать вышеназванное и многое другое, выкликая дразнящие аппетит и фантазию имена. Но ни разу я не слышал, чтобы кто-нибудь зычно кричал: «иш-кем-бее» и дергал за рукав прохожего. Скорее всего, решил я, эти заведения не рассчитаны на студентов, строителей и прочих небогатых людей, а туристы — по определению — все состоятельные и подлежащие стрижке.
Потому город Демре-кале, к которому приближался наш долмуш, представился мне подходящим местом для органолептического изучения ишкембе-чорбасы. Он пока в стороне от туристских троп. Кроме того, жара и рассказ попутчика разожгли мой аппетит.
В трех первых точках питания ишкембе не готовили: там был обычный шикарный — и недорогой — набор. Заведения стояли рядом, и обойти их труда не составило. Четвертое было тоже тут, но — закрыто. А до пятого пришлось идти минут десять по пространству, лишенному тени.
— Ишкембе-чорбасы вармы?
— Есть, есть, бей-эффенди, заходите.
И не успел я плюхнуться на стул, как передо мной поставили грушевидный стаканчик с чаем и салат из помидоров с луком. Я разнежился. Чай снял жажду, салат с дивным турецким хлебом утолил острое чувство голода, Разнежился я совершенно зря, ибо за мной следили. Я не успел еще обмакнуть последний кусочек хлеба в помидорный сок, как раздался жалобный вопль и из кухни в зал выскочили два повара. С ножами они напоминали янычар из исторических фильмов.
Я остолбенел. С другой стороны подбегали два официанта: весь персонал окружил меня. На лицах их был написан ужас. Я быстро оглядел себя, но ничего, способного внушить ужас этим достойным людям, не обнаружил.
— Бей-эффенди, — горестно произнес старший по возрасту официант, — простите нас. Ишкембе- чорбасы нет. Может быть, что-то другое: шиш-кебаб, тавук...
Поняв, что я ни в чем не виноват, я осмелел и перебил его.
— Как — нет? Вообще нет? Но вы же сказали...
— Не вообще нет. Сейчас нет. Его готовят. Но это очень долго. У нас готов шиш-кебаб, тав...
— А когда будет? Будет когда? — Я постучал по своим часам.
— Через час. Совсем один час! Он должен быть совсем мягким. Мы его варим с утра.
Мне стал ясен план этих добрых людей: сказать, что нет — нельзя, подать — тоже. Зато, заманив клиента и дав заглотнуть наживку, они рассчитывали, что у него не хватит сил покинуть их. Они меня недооценили: близость и недосягаемость искомого лишь укрепили мои намерения.
