очевидцев, ворох счетов... Визит был неофициальным, переписка практически не велась, поэтому воспоминания о нем находятся, в основном, в области домыслов. Тем не менее, в Национальном морском музее в Гринвиче в следующем году собираются устроить выставку, посвященную трехсотлетию памятного визита. Вот что мне рассказала директор выставок музея Хелен Митчелл.
Выставку собираются устроить в Доме Королевы. Во время пребывания Петра не были еще пристроены колоннады и флигеля, кубик Дома стоял один-одинешенек в чистом поле и только в некотором отдалении рос госпиталь, да на холме мерзла на ветру обсерватория. Так что Дом выбрали ради исторической честности, как современное приезду царя здание... На самом видном месте экспозиции будет висеть прекрасный портрет Петра Великого работы сэра Годфри Неллера. Портрет этот — собственность Ее Величества и обычно украшает собой Кенсингтонский дворец. Милостивое высочайшее позволение сделает портрет доступным для восхищенных зрителей. Петр на портрете изображен в полный рост в благородной и одухотворенной позе. Умом, величием и младою силою дышит весь облик государя. Поистине, картина эта будет украшением выставки.
Документы той эпохи на выставке будут представлены планами, схемами, ведомостями и счетами. Счетов сохранилось не очень много, но каждый из них — яркий образец своеволия и неукротимой натуры Петра.
Вот, например, обрывок счета из гостиницы деревушки Годалминг, что по дороге в Портсмут, где проводились так впечатлившие Петра маневры. Точной цифры нет, но перечислено столько съестного, что диву даешься — вот аппетит был! Вот счет от королевского астронома за поломку оборудования в обсерватории — надо было умудриться сломать прочные бронзово-медно-деревянные приборы! Вот счет от домохозяина Джона Эвелина.
Джон Эвелин — писатель, ученый, специалист по садоводству и лесоводству. Все в его усадьбе было устроено для комфортабельного, спокойного житья: ухоженный и хорошо обставленный дом, сад, разбитый настоящим специалистом, мастером своего дела. В саду цвели душистые розы, играя красками на фоне сочной зелени газона. Все дышало покоем и умиротворением. Но тут появились эти русские, и жизнь пошла наперекосяк.
Доктор Хьюз рассказала мне, что, разбирая архив Эвелина, хранящийся в Британском музее, она находила отзывы об ужасных разрушениях, нанесенных царем и его спутниками. Дом был так исковеркан, что его во многих частях пришлось ремонтировать. Краска на стенах была облуплена, стекла выбиты, печи и печные трубы сломаны, полы в некоторых местах выворочены. Примерно та же картина разрушений видна и из описания мебели. В саду «земля взрыта от прыжков и выделывания разных штук». Хмельной царь со товарищи не пощадили даже душистые розы.
Убытки составили триста двадцать фунтов, девять шиллингов, шесть пенсов. В те времена такая сумма равнялась годовому доходу мелкого дворянина в Англии, а в России можно было выстроить на эти деньги приличный дом.
— Меня, признаться, удивило такое отношение царя к саду, — заявила Линдси. — Он сам был понимающим и умелым садовником, немало труда приложил к созданию прекрасных садов и парков в Санкт-Петербурге...
Эвелину были, конечно, возмещены все убытки, а на прощание Петр даже подарил ему свою перчатку.
По тем временам, подарок перчатки считался знаком особого расположения, а уж царская перчатка, кожаная, с золотым шитьем, — была почетным подношением...
Зима прошла. Вода в Темзе посветлела, все больше нарядных лодок стало появляться для увеселения горожан и знати. Пора Петру обратно, в Голландию.
Представляю себе, как его барка плавно скользит к устью, к морю, а на пригорке у обсерватории собрались провожающие: обласканные пенсионеры госпиталя, печальная Летишенька, вздыхающий с облегчением Эвелин.
Остальные в толпе, не испытавшие на себе царский характер, глядят вослед барке просто с любопытством, машут руками, а барку уже и не различить за поворотом... Farewell! Счастливой дороги!
Г.Гун.
Земля людей: Поговорить по-русски в Англии
Весной я провел месяц на Британских островах: меня пригласили мои друзья, приватно, на основе взаимности — мы к ним, они к нам. Мне предложили повыступать перед теми... ну да, перед теми, кому это интересно. Первое выступление в Доме Пушкина (Пушкин-хаус) в Лондоне, на Лэдброк-гроув, неподалеку от Гайд-парка. Дом Пушкина существует уже сорок лет. В его гостиной собираются любители российской словесности, впрочем, здесь читают лекции по искусству, богословию, устраивают музыкальные вечера, но, главным образом, говорят о России, по-русски и по-английски. Здесь можно встретить русофила любой нации; кого не встретишь, так это русофоба.
В тот вечер в Пушкинском Доме поговорили мы всласть, чему способствовали полки с книгами хорошо мне знакомых авторов, портреты знакомых лиц на стенах, но прежде всего довольно редкий в наше время и потому особенно дорогой дух доброжелательного интереса к человеку из России. Меня приняли в лондонском Доме Пушкина как своего...
Я выступил на кафедре славистики в Бирмингемском университете, на курсах русского языка в Бирмингеме. Далее, согласно выработанной моими друзьями программе, предстояла поездка в Уэльс. Со мною поедет, то есть меня повезет на своей машине менеджер (по-нашему, староста) упомянутых курсов Крис Эллиот. Он мне сказал, что живет в Ворвике, у него жена, дочка, собака и кошка...
Вообще-то, Крис — странный малый: когда мы с ним вдвоем в его машине, а у него старенький «фольксваген», вполне разговаривает по-русски, но, стоит попасть в английскую компанию, теряет дар русскоязычия. Он мне сказал, что родом из Франции, закончил Сорбонну, по профессии экономист. Почему-то провел два года в Нижнем Новгороде, Казани, бывал в Москве, Питере. И еще два года в Эфиопии. Ему сорок четыре года, он лысый, веселого нрава, водку пьет не по-английски глоточками, а по- русски опрокидывает всю емкость.
Дорога от Бирмингема до уэльской деревушки Мейфод прошла незаметно, всего два часа. Крис Эллиот сверялся по карте. В придорожном селенье Мейфод свернули с большака на автомобильную тропу, асфальтированную (тропа для путника разве что где-нибудь вон там, на холмах), скоро въехали на подворье усадьбы со старинным барским домом, как у нас в Ясной Поляне или Тригорском; дом белокаменный, с колоннами и портиком. Встретить нас вышел высокий, сухопарый, голубоглазый старик, провел через анфиладу комнат, точнее, залов, с гравюрами, офортами, литографиями на стенах, откликающимися на шаги полами, с деревянной лестницей, ведущей куда-то наверх. Мы пришли к накрытому столу на примыкающей к террасе площадке (стало быть, нас ждали); площадку окаймляли клумбы с цветами; прямо перед нами простирались холмы и долины Уэльса.
Хозяин принес на стол кастрюлю с чем-то жидким, разлил по тарелкам... Мой первый вопрос хозяину: что едим, то есть хлебаем? Хозяин сказал, что это суп из шпината, охлажденный не в холодильнике, а в погребе (объясниться нам с хозяином помог Крис Эллиот, с англо-русским словарем в руках, и у меня русско-английский словарик). В супе из шпината плавали лиловые цветы, растущие и у нас на лужайках. Я спросил, можно ли цветы проглатывать или они для украшения супа? Неулыбчивый хозяин в первый раз улыбнулся: не бойся, глотай (мне запомнился английский глагол глотать: своллоу). Мы с опозданием представились друг другу: хозяина зовут Саймон Мил, по-русски Семен.
Да, но где хозяйка, домочадцы? Согласно программе, составленной моими друзьями, а также по заверению Криса, на этой ферме говорят по-русски. Кто говорит? Саймон ни бум-бум. Оказывается, в программе неувязка (что бывает при исполнении всех программ, ибо жизнь состоит сплошь из неувязок):
