жена Саймона — Софи знает по-русски, но она неотлучно находится при маме, где-то на другом краю Англии (благо от края до края рукой подать), старушке девяносто четыре года, бедняжка упала, сломала шейку бедра, что случается со старушками во всех странах света. Меня отправили на ферму в Уэльс в надежде на Софи.
Отобедали; Саймон Мид отвел меня по лестнице наверх в отведенную мне комнату. Каждая ступенька лестницы отозвалась своим звуком. В комнате две постели со взбитыми подушками и тоже гравюры со знакомыми лицами на них: матушка императрица Екатерина Великая, канцлер елизаветинской эпохи Михаил Воронцов... На полках толстенные тома, с пылью, если не веков, то десятилетий... Это потом, я пока что только окидываю взором, предвкушая открытие совершенно неведомого мира.
Саймон зовет на первую прогулку по окрестности. Сначала на пасеку, здесь же на усадьбе, в цветущем вишневом, яблоневом саду... Затем по автотропе едем на верхотуру, там высаживаемся из машины и дальше — пешком. На опушке смешанного, преимущественно елового леса стоит деревянный дом из бруса. Саймон сказал, что это — «рашен хаус», русский дом. Почему русский? Может быть, потому, что не дом в английском понимании, а, собственно, халупа на русский манер? В «русском доме» живут дочь Саймона — Рэчел, ее муж Майк, их малое дитя. Рэчел — крупная, с голыми коленками, большими грудями под простым платьем деваха — напоминала сельскую бабу. Майк небольшенький, в полосатой майке, с отсутствующим выражением на лице, как будто его томила какая-то невысказанная главная забота.
На другой (или на третий?) день моего гостевания на ферме Саймона Мида он отвез меня полюбоваться зам ком-креп остью в парке с четырехсотлетними, вершинами в поднебесье, секвойями. Под каждой секвойей штабелек спиленных на высоте сухих сучьев. Саймон сказал, что это — работа его зятя: Майк приезжает сюда и в другие места, где растут секвойи, забирается по стволу до вершины, спиливает- срубает то, что отжило. Трудная, опасная работа!
Ночью я перелистывал том за томом архив древнего знатного русского рода Воронцовых — двадцать четыре тома, изданные в России в прошлом веке по-русски и по-французски. Я уже знал, что Саймон Мид — потомок Воронцовых: его пращур граф Семен Романович Воронцов (елизаветинский канцлер Михаил — дядя Семена Романовича) служил послом Российской империи в Англии при Екатерине и преуспел; при Павле впал в немилость, но удержался, вплоть до воцарения Александра, и ему угодил. Семен Романович Воронцов прожил жизнь в Лондоне, там и помер, в 1835 году. Свою дочь Екатерину граф выдал замуж за родовитейшего английского лорда Пемброка (его сын Михаил дослужился до высшего в России звания генерал-фельдмаршала, был наместником на Кавказе). В семье Пемброков родилась дочь Елизавета, на ней женился сэр по фамилии Мид... Саймон нарисовал мне генеалогическое древо Мидов, в коем он последний отпрыск (за ним его дети, внуки); он и владелец родовых реликтов фамилии Воронцовых в Англии. Ну да, потому принял и меня: я первый гость из России у него на ферме. В жилах Саймона течет русская голубая кровь, пусть сильно разбавленная английскими кровями; в его долговязом сухопаром теле — белая косточка.
В доме Мидов, в гостиной с камином, с кожаными диванами, гравюрами на стенах, множество книг; в кабинете-библиотеке хозяина, с деловыми бумагами на столе, и того больше. Написанные по-английски книги понятнее мне, чем говорящие по-английски люди. И опять знакомые с детства имена: Вальтер Скотт, Чарлз Диккенс, Теккерей, Голсуорси, Вордсворт, Джек Лондон, Конан Дойл, Гоголь, Толстой, Чехов, Горький, Шолохов...
Назавтра хозяин сварил грибного супу из шампиньонов. Всякий раз, спускаясь за чем-нибудь в погреб, выносил оттуда на ладони лягушонка-альбиноса, не видавшего свету, отпускал его в траву. Как-то было неловко влезать в чужие дела, но все же я спросил у Саймона, в чем состоит его фермерство, ведет ли он хозяйство, где его овцы. Саймон сказал, что овцы есть, но мало; принадлежащие ему земли он сдает арендаторам. Он указал на виднеющиеся вдали на склонах холмов строения: «Вон там ферма моего одного сына, а вон там другого». Все ли я теперь знаю об уэльском землевладельце мистере Миде? О нет, почти ничего. Была бы Софи, она бы все, все рассказала.
Когда хозяин отлучился, Крис Эллиот сообщил мне: «Он очень богатый. Он был в Лондоне финансистом, потом купил эту ферму».
Вечером поехали в городок Монтгомери на границе Уэльса с Англией (кстати заметим, что в Уэльсе не английский язык, а уэльский; прочесть придорожные надписи — черт ногу сломит). Монтгомери — прелестное местечко (англичане говорят: вери найс плэйс), как все городки на Британских островах, чем дальше от центра, тем лучше: уют, спокойствие, доброжелательность, достаток... Мы с Крисом Эллиотом ехали на его драндулете, Саймон на пикапе, наверное, единственном таком во всей Великобритании: замызганном, битом, мало того, с грузом песка в кузовке; хозяин, по-видимому, собирался что-то посыпать песком, да так и не удосужился. На подобных машинах ездят только в России, возможно, сказались русские гены в натуре уэльского фермера.
В Монтгомери подрулили к трехэтажному, однако маленькому дому. Нас встретили: мистер Джон Гордон Коутс и молодая дама по имени Френсис. Мы прибыли в этот дом согласно программе моих друзей или вне программы, по воле Мидов (с согласия мистера Коутса), не знаю. Джон Коутс сразу сказал, что с ним можно говорить по-русски, с Френсис и того лучше. Проявляя понимание русской натуры, он предложил выпить водки, хотя на дворе стояла несусветная жара.
Кто таков Джон Коутс, я постепенно узнаю из его рассказов о себе. Правда, пока хозяин с Френсис накрывали на стол, Крис Эллиот успел мне нашептать (вспомнил русский язык): «Джон был профессором в Кембридже, вышел на пенсию и забрал с собой в свою виллу аспирантку Френсис. Так и живут на пару, это в Англии принято. А Джонова жена в Кембридже рвет и мечет».
Первый рассказ Джона Коутса о себе: «В конце войны я был парашютистом. Меня сбросили в Венгрии, вблизи Будапешта. Там меня скрыла от немцев, спасла мне жизнь венгерская девушка. В Будапешт должна была вступить Красная армия. Все так считали, что придут русские солдаты и изнасилуют всех девушек. Когда я в первый раз увидел русских солдат, я обнял мою девушку, сказал им: «Это моя девушка». Ее не тронули. Мы с той венгерской девушкой переписываемся всю жизнь. Недавно я был у нее в гостях».
Второй рассказ Джона Коутса, собственно, не рассказ, а необходимая, по его (и каждого англичанина) мнению, самохарактеристика: «Я получаю три пенсии: одну от министерства иностранных дел за службу во время войны, вторую от Кембриджского университета как профессор, третью на общих основаниях по возрасту. Мне хватает на все». В Англии главное — хватает тебе на все или не на все. Англичане отлично знают, что такое «на все хватает».
Самым неожиданным на приеме в доме мистера Коутса (центр стола занял приготовленный Френсис особенным образом лосось, пойманный в море, у берегов Шотландии) явилось заявление Криса Эллиота... Крис представляет собой набор неожиданностей... Он заявил: «Я разговаривал по телефону с моими родителями. Мне необходимо у них быть. Я сейчас уезжаю». Я чуть не воскликнул: «Ты уезжаешь, а я?!» Но удержался. За столом воцарилась пауза Крис Эллиот встал и уехал — по-английски, ни с кем не прощаясь. Джон посовещался с Френсис, Саймоном. Я безропотно ждал решения своей участи. Мне объявили: «Сегодня вы ночуете у Саймона Мида, завтра вечером пойдем на гору над Монтгомери, там будет костер по случаю 50-летия Победы. Ночуете у нас. Утром Френсис вас отвезет, ей все равно ехать в Кембридж».
О'кэй! Вери велл!
Утром Саймон вынес из погреба лягушонка, пустил в траву. Попили чаю-кофею, кому что по душе. Нельзя сказать, что мы сильно разговорились с молчаливым хозяином фермы, однако нам стало легко друг с другом: вот чайник, вот кофейник, поджарены тосты, газета «Гардиан», рыжий кот... Посмотрим в глаза друг другу и улыбнемся. Сели в пикап (с песком в кузовке), куда-то поехали. Куда — я не спрашивал, не все ли равно? Я находился во власти неведомых, почему-то добрых ко мне сил. По пологим подъемам, серпантинам мы забирались все выше, на самое темя Уэльской горной гряды. Остановились, когда выше стало некуда ехать. Зеленое, синее, белая кипень цветущих садов — остались внизу под нами, вокруг простиралось ржаво-бурое, заболоченное мшистое плоскогорье.
— Это — вершина Уэльса, — сказал Саймон Мид. Мы постояли, огляделись, поехали вниз.
Я сказал моему доброхотному чичероне:
— Спасибо, Саймон! Ты мне показал свой Уэльс, я этого не забуду. Приезжай к нам в Россию, я тебе тоже кое-что покажу.
