«отлюбивший» князь стал старше неразумной девчонки, верящей в вечную любовь.
Репетиции с Казико продолжались. Партнерша была Менглетом довольна, и Дикий уже не морщился. Но, к сожалению, вскоре Жорик навлек на себя ужасный гнев актрисы.
Началось с… борща!
Королева, занятая лишь в массовых сценах, с увлечением занималась хозяйством, в частности кулинарией. И вот Валя приготовила волшебный (мясной!) борщ и накрошила в него изрядное количество чеснока. Жорик борща откушал, поблагодарил хозяйку и на другой день отправился на репетицию. На трамвайной площадке Жорик заметил, что от него все пассажиры как-то странно шарахаются. Вскоре он остался на площадке один, но значения этому не придал. Началась репетиция с Казико и Диким! Жорик поднял руку, но опустить не успел. Разъяренная Казико вскочила с пня и закричала:
— Я не могу репетировать с Менглетом! От него так воняет чесноком, что меня тошнит!
Великий гнев охватил и Дикого. Он негодовал, кричал, распекал Менглета! «Я пропал», — подумал Жорик. «Я не могу без Дикого», подумал Жорик. «Меня выгонят», — подумал Жорик. А Дикий продолжал неистово клеймить Менглета, обвинять его во всех смертных грехах. И вдруг Жорик заметил в прищуренных глазах Алексея Денисовича легкую смешинку. Да ведь это он не совсем серьезно?! Конечно, Дикий возмущен — он сердит на чесночного Менглета… Но — он увеличивает свой гнев для Казико?! «Ой, Господи!… Может быть, все-таки не выгонят?» — подумал Жорик. А Дикий, отбушевав, сказал:
— Завтра с этого же места! А сейчас все свободны!
Нельзя сказать, чтобы после несчастного случая с чесноком Менглет перестал употреблять его в пищу. Употреблял, но редко, ибо занят он был почти каждый день, а запах чеснока выветривался (как выяснилось) лишь на третьи сутки. Думается, тут Жорик вспомнил и заветы Петровского о личной гигиене актера. «Если хочешь, чтобы от тебя несло, как от старой пепельницы, — кури!» — сердито выговаривал Андрей Павлович курящим девушкам. Менглет, к сожалению, покуривал, но тщательно надраивал по утрам зубы, полоскал рот. Петровский был чистюлей! И Жорик всегда, при самых неудобных житейских условиях, оставался чистюлей. Всегда чисто выбрит, гладко причесан. Замасленный воротник, несвежие носки — такого у него не бывало. В юности — все штопаное, но все стерильно чистое.
В связи с «Русалкой», кроме конфуза с чесноком, следует упомянуть и другой эпизод, тоже не украшающий биографию Менглета.
Кроме театра, Жорик не мог дышать и без футбола! Мальчишкой в Воронеже он гонял кожаный мяч со школьной и дворовой командой и довольно часто с разбитым носом приходил к себе домой. Но не в драке (как у Есенина) бывал у него нос разбит. Миролюбивый Жорик в драки не ввязывался, однако, если тебе засветят по морде тяжелым мячом, да еще в песке, как носу остаться целым? Жорик был «левый инсайд» «нападающий», яростный и безжалостный к себе. Только бы гол забить, только бы удачно дать пасовку — все остальное за аутом!
В годы войны переходила из уст в уста байка. В одном из оккупированных городов должен был состояться матч немецкой (гитлеровской) команды с русскими футболистами. Перед матчем русским парням немецкое начальство сказало: «Проиграете — будете жить! Выиграете — всем смерть!» Русские — выиграли.
Менглет знал эту байку и, бледнея от волнения, в послевоенные годы часто вспоминал о «выигравших».
Актер Менглет не гонял сам мяча. Он стал болельщиком и, сказать по-современному, «фанатом». Пропустить интересный матч — особенно если одна из сторон армейцы — для него было трагедией. И вот такой трагический момент для «фаната» наступил! Сражались армейцы с ленинградским «Динамо». Начало матча в 14.00 (то есть в два). А репетиция «Русалки» — до трех! Что делать «фанату»?
Репетиция с Горячих и Диким — в кабинете Дикого: сразу, как войдешь со двора, — направо в служебный вход. Но направо или налево — а что делать? Попросить Алексея Денисовича отпустить до окончания репетиции? А какая причина? На футбол опаздываю! Высмеет! Дикий любил футбол, но в меру… Сказать у Вали температура сорок! Соврать? Менглет не любил врать. А пропустить матч просто немыслимо, невозможно! Попросить Люсю Горячих, чтобы она попросила Дикого отпустить Менглета, — глупо! Необходима причина! Елки-палки! Жорик знал, конечно (как и все), о приязни Алексея Денисовича к Люсе. Горячих такая же «русалка», как Дикий водяная лилия, но спятил старик, дал ей «русалку» в очередь с Казико?! И ввел в «Аристократов» на роль Соньки, чем вызвал смех всей труппы. Сонька — не «михрютка», а роковая дама, хотя и проститутка, но героиня, «вамп», по старой актерской терминологии. Но это не его, Жорика, дело… Ему нужно на матч успеть. А до начала уже только час остался! Жорик в перерыве обратился к Люсе, объяснил ситуацию и взмолился: «Сделай что-нибудь, чтобы он меня отпустил!» «Ну, знаешь-понимаешь! — Люся заиграла глазками. — Что же это я могу сделать?» — «Ты все можешь!» шепотнул проникновенно Жорик. «Ладно!» — сказала польщенная Горячих.
В кабинете, на счастье Жорика, было всего трое: Люся, он и Дикий.
Дикий сел на свое место за стол. А Люся вдруг начала потягиваться, поглаживая себя ладонями от груди к низу живота, была у нее такая манера.
Дикий взглянул на Люсю, проследил за движением ее ладоней… крякнул… сощурился и, постучав по столу карандашом, сказал:
— Менглет, ты свободен… — Он вновь стукнул карандашом об стол. — А вы, Горячих, останьтесь!
Менглет на матч успел.
Пушкинский спектакль Дикого не прибавил ему славы. Наверное, он был интереснее и ярче спектакля Владимира Люце, ученика Мейерхольда, но безоговорочно хвалили в постановке Дикого одну Зинаиду Карпову (Клотильда в «Сценах из рыцарских времен»). Студийная «Манон», Зина прижилась в БДТ. Она окончательно порвала с Кашутиным, и Алексей Денисович (не порывая с Горячих) обратил свое мужское внимание на Зиночку.
Всемирно известный «Чапаев» — Борис Бабочкин тоже отмечал Зину своим вниманием, но без успеха (сердце женское — загадка?). Виталий Полицеймако, не всемирно известный, но артист — первый сорт, преуспел у Зины более других… Она с ним часто покуривала в сторонке… и Менглет проследил (совершенно случайно), как Полицеймако «с гитарой под полою» (он был гитарист и певец) прошмыгнул в подъезд Зиночкиного дома.
Не глубокая страсть и, пожалуй, не страсть, а лишь длительное влечение Жорика к Зине — в БДТ не ослабевало.
Как— то раз он проводил ее до дому и у дверей (чем же он хуже других!) схватил и поцеловал. Зина вырвалась и влепила ему такую оплеуху, что сама пошатнулась от удара -так пошатнулась, что у нее с головы слетела шапка. Потеряв шапку, она вбежала в подъезд. Жорик поднял шапку, спрятал на груди и поплелся домой, посмеиваясь. Щека горела, а он не был ни обижен, ни огорчен (сердце мужское — загадка?). Валя шапку не увидела, он ее куда-то спрятал, а потом отнес в театр и, встретив Карпову, окликнул ее:
— Зина!
— Чего тебе?! — грубо, неласково отозвалась она.
— Шапка! — сказал Жорик и отдал ей меховой головной убор.
На этом можно было бы уйти от Зины, но мне хочется рассказать еще один анекдот о ней, памятный Менглету.
Шла репетиция на сцене (наверное, «Сцен из рыцарских времен»). Зина сидела в партере, где-то в задних рядах. С кем-то!
Дикий (со сцены) строго позвал ее:
— Карпова! Идите сюда!
Зина поднялась и, не выходя из рядов к проходу, встала на кресло и… зашагала прямо по рядам, через спинки кресел, вздымая на своем победном ходу юбку. Дикий, сощурившись, усмехнулся: «Какова!» — но ничего не сказал. Артисты тоже посмеивались, но молчали.
Возмущалась и кипела одна Горячих, но ее в театре не любили. А Зина что же? Конечно, она не образец добродетели, но не интриганка, не разлучница, не корыстная женщина. И к тому же чудесная лирическая актриса — чистая молодая героиня (по старой актерской терминологии).
Премьера пушкинского спектакля состоялась в конце марта 1937 года, решался он как «спектакль-
