считаю, что без везения тоже не обойтись. Пуля — дура, она не разбирает, умелый ты или нет.
Удивительно, что мы живы до сих пор. Правда, мы — это меньше десятой части тех, кто имел глупость отправиться в морской круиз. Все остальные погибли вместе с лайнером или нашли свою смерть на берегу, и только нам, горстке людей, посчастливилось пройти через оба круга ада и выжить.
Я говорю «через два», имея в виду кораблекрушение и первое нападение пиратов. После этого наши потери были ничтожны, и почти все, добравшиеся до горы на том острове, сейчас составляют экипаж бригантины. Такое впечатление, что сама судьба взяла нас под свое особое покровительство. Но надолго ли хватит у нее терпения вызволять нас? Рано или поздно ее благосклонности придет конец, а с нею закончится и наша краткая одиссея.
Я давно на собственном опыте убедился в аморальности войны. Но все же, при всей ее мерзости, для одной из сторон она иногда бывает справедливой, и тогда порождает невиданный в мирное время общественный подъем. Но нет и быть не может никаких оправданий морскому разбою. Воины могут выполнять свою работу, исполняя свой долг и храня верность присяге, пираты же действуют исключительно ради наживы, идя на поводу самых низменных чувств. Что бы ни писали досужие романисты, жажда денег превратила флибустьеров в сборище людских отбросов. Бессмысленные убийства, страшная жестокость, полнейшее равнодушие к другим людям — вот обычное поведение любого из них. Я горжусь тем, что в истории моей Родины не было ни одного морского разбойника, что русские моряки были готовы помочь любому, но никогда и никого не стремились уничтожить. Если, конечно, не брать в расчет войны. Но о них смотри выше.
Схватка пауков в банке сослужила нам хорошую службу. И испанцы, и англичане на время позабыли о нашей бригантине. Скоро у нас за кормой загремели орудия, и корабли стали поочередно окутываться густыми облаками порохового дыма. Мы не мешали им. Наша посудина торопливо удирала прочь, а мы благодарили судьбу за неожиданное спасение.
Люди работали четко и самоотверженно. Лучше любого окрика подстегивала опасность оказаться меж двух огней. Каждый понимал, что речь идет о спасении наших жизней, и старался вовсю.
Понемногу враждующие корабли исчезли за горизонтом. Лишь изредка до нас доносились отзвуки канонады, оповещавшей, что сражение еще не окончено. Валера воспользовался ситуацией и положил бригантину на другой курс. Теперь мы шли точно на юг, где, по нашим расчетам, находилась Венесуэла. И не потому, что мы очень стремились побывать там, а тем более — осесть. Просто таким маневром мы старались сбить возможных преследователей со следа, а при случае еще и прикупить продовольствие.
Единственное преимущество моря — отсутствие дорог и тропинок, однако варианты возможных курсов диктует ветер. Главное здесь — обеспечить максимальный выигрыш во времени, чтобы границы вероятного разошлись настолько, что самому настырному преследователю не удастся осмотреть весь район.
Лишь бы не столкнуться еще с кем-нибудь! Черт знает, сколько алчных мерзавцев бороздит здешнее море в поисках поживы? Поди им объясни, что добычи не будет… Мы ведь не везем с собой сокровища и дорогие товары. Все наше достояние — чужая бригантина да спасательная шлюпка с «Некрасова», которую мы тащим на буксире как последнюю связь со своим временем.
Долго ли будет продолжаться наше бегство? Кто знает? Во всяком случае, не я. Убивает не злоба, которой пропитаны люди в этом райском уголке, не никчемность многих своих спутников. Убивает неприкаянность. Зачем все это? Где та Итака, где должно закончиться наше затянувшееся путешествие?
Юрка как-то предложил, не мудрствуя лукаво, доплыть до Северной Америки и поселиться где- нибудь там. По его словам, тогда хоть можно быть уверенным в счастливой судьбе своих потомков. Пройдет три века — и государство, где им суждено будет родиться, станет самым сильным и богатым на Земле. Единственное «но», по словам все того же Флейшмана — ничьей земли не бывает, и нам придется как следует продумать политику отношений с индейцами. Отвоевать себе кусок земли? Но долго ли тогда останутся нетронутыми наши скальпы? Принять их сторону? Однако их подчистую уничтожат те, кому суждено в будущем стать богатыми и сильными.
Это мнение Флейшмана. Что касается меня, то я не хочу, чтобы внуки моих внуков (если им суждено появиться на свет) принадлежали к этой нации. Я очень старомодный человек. У меня своя система ценностей, абсолютно не совпадающая с той, которая станет господствовать сперва на этом континенте, а затем и во всем мире. Моя душа не приемлет людской отчужденности, непременных фальшивых улыбок, ограниченности, чванливости, своеобразной тупости, культа денег — всего, что характерно для заокеанских победителей. Я ни на йоту не хочу менять своих взглядов, и не желаю, чтобы у моих потомков они отличались от моих.
По моему мнению, перед нами только один путь. Всеми правдами и неправдами мы должны пробиться в Россию. Своя земля, она и есть своя. На ней и самая тяжелая жизнь слаще, чем на чужбине. Знакомая культура, родной язык, люди…
Боюсь, что многим все это как раз и незнакомо. Даже сочетание «новый русский» как бы подсказывает, что такой человек хоть и русский, но уже не такой, как все…
Конец семнадцатого века… Насколько я помню, это время постепенного становления Петра. Скоро начнутся азовские походы, не так долго осталось до Северной войны, основания Санкт-Петербурга, создания флота, колоссального переустройства всего государственного организма. Время зарождения грядущего величия России. Впереди ее ждут два века расцвета, пока волею судеб она не будет безжалостно сброшена в пропасть.
Но есть ли большее счастье, чем трудиться на благо Отечества и знать, что труды твои не станут напрасны? Два века…
… Но Петербург строился на костях. Люди мерли, как мухи, а на их место гнали новых и новых. За грандиозностью задач никому не было дела до чьей-то судьбы.
… Великий Государь, отец Отечества, а подданным приходилось весьма несладко, и за провинность легко можно было лишиться живота.
… Соратники, птенцы гнезда Петрова, а приглядишься — казнокрад на казнокраде, ничуть не лучше моих современников.
… И многое, многое другое. Раем на Руси и не пахло, несмотря на обилие побед и грандиозность свершений.
Или победы государства вовсе не означают улучшения жизни его граждан?
Впрочем, рост личных свобод тоже не всегда укрепляет государства. Пример — та же Россия конца двадцатого века. Свобод стало не в пример больше, чем за последние триста лет, а в итоге — разгул преступности, гибель вековых ценностей, и в конечном счете превращение государства из сверхдержавы в большую банановую республику без бананов.
Стал ли я свободнее, чем был? Вряд ли. Свобода, как и все в этом мире, в основе понятие материальное. Нет денег — нет свободы. Любой богач из тех, кто сейчас вынужденно выполняет мои приказания, мог при желании упрятать меня за решетку безо всякой вины, убить, не понеся никакого наказания, а о попытке судится с ним и говорить не приходится. Глупо — как останавливать поезд, упираясь руками в локомотив.
Духовная же часть свободы вообще не зависит от официоза. Душа может быть свободна в тюрьме, а может быть скованной и на воле. Никогда мы не жили такой богатой духовной жизнью, как во времена застоя, и никогда она не была столь бедна, как в эпоху бесконечных демократических перемен. Вернее любых спущенных сверху директив живую душу в человеке убивают разноцветные бумажки, именуемые деньгами. Животные довольствуются тем, что необходимо для жизни. Беспрерывная погоня за материальными благами ставит человека ниже животного.
Нет, я не проповедник всеобщей нищеты. Ничто не унижает так, как бедность. Но все-таки деньги должны быть средством, а не целью.
Или мне, с моими ортодоксальными взглядами, эпоха Петра придется в самую пору? Так сказать, человек, обретший свое время.
Интересно, что в любом историческом времени никто не хочет быть внизу. Крестьянином, рабочим, строителем, холопом. Но неужели я, получивший звание капитана в тысяча девятьсот девяносто первом году, не смогу дослужиться до какого-нибудь поручика в году тысяча семисотом? Генерала с моей
