— Нет уж, я сегодня так нагулялась, что ноги не идут. — Я позевнула. — Спать пойду.
— Иди, иди, так весь отпуск проспишь!
— И тебе всего хорошего, — прокричала я вслед удаляющейся фигурке и опять дунула к крыльцу.
Не стоит и говорить, что буквально через пару секунд дорогу мне преградила еще одна черная фигура, причем, эта была не просто зловещей, а устрашающе-огромной.
— Кто тут? — в панике заорала я.
— Я, Юра, — донесся до меня Зоринский баритон.
— А ты что здесь делаешь?
— Гуляю, — буркнул он.
— Гуляешь или за Сонькой следишь?
— Очень надо! Подумаешь, королева Шантеклера! Следить еще за ней…
— Юра, ты не заболел? — забеспокоилась я.
— Вот еще! Из этой… этой… мымры болеть! Ну уж нет! Она этого не достойна! — Он театрально заломил руки. — Я так ее любил, а она… С каким-то рыбаком! Ладно бы с красивым, а то с этим уродом! С этим… этим… мымром!
— Юр, не можешь ругать, не ругайся…
— А он, наверное, может! — заголосил он. — Он только и может, что ругаться! Он тупой мужлан! Вот он кто!
— Он ей стихи читает, — вступилась я за Сонькиного избранника. — Блока.
— Какая банальность! — фыркнул он. — Стихи! Да ей, если хочешь знать, песни пел… Романсы! Серенады! Собственного сочинения… А она… Предательница!
— Юр, да не переживай ты так, — попыталась успокоить его я. — Вон кругом сколько женщин, другую найдешь…
— Все вы бабы одинаковые! Предательницы! — гаркнул он и, обхватив голову руками, ломанулся в заросли акации.
Я проводила глазами его тучную фигуру, потом горько вздохнула (жалко же, бедняжку) и устало поплелась к крыльцу.
Спать! Как же хочется спать! Правда, не ясно почему. Вроде встала поздно, должна бы чувствовать себя бодрой, но, почему-то не чувствую, наверное, суматошный Сочи высосал из меня все соки…
Когда я очутилась в номере, первое, что сделала, так это заперлась. Вдруг этой ненормальной бабе, со смешной фамилией, взбредет в голову выкинуть с балкона еще кого-нибудь. Потом я быстренько сполоснулась, сжевала черствый пирог, запила его местным кефиром (жуткая, между прочим, гадость, хуже тут делают только майонез) и блаженно вытянулась на кровати.
Не прошло и минуты, как я уснула.
… Проснулась резко, от какого-то грохота. Неужели опять рефрижераторы? Глянула на часы. Батюшки! Уже пять утра! Не заметила, как проспала всю ночь.
Тут в дверь постучали. Вот, значит, что за грохот меня разбудил!
— Кто там? — Прокричала я, не вставая с кровати.
— Я, — донесся из-за двери голос подруги.
— Нагулялась?
— Открывай короче, задрыгла я.
Я открыла. Дрожащая синеносая Сонька быстро проскользнула в номер и упала на мою кровать.
— Опять рассвет встречали? — поинтересовалась я, укутывая страдалицу покрывалом.
— Да-д-да, — простучала в ответ Сонька. — Т-т-т-олько в этот р-р-р-раз мы еще и в горной речке иск-к-к-купались…
— Чайку поставить?
— Н-н-не надо, я уже согрелась. — Она вытерла нос тыльной стороной ладони, шмыгнула и добавила. — Почти.
— По лестнице поднималась?
— Не. Так прошла — дежурная дрыхнет… — Сонька вновь шмыгнула и, зарывшись носом в покрывало, пожаловалась. — А со мной Зорин не здоровается.
— Неужто?
— Проходит мимо и даже не взглянет.
— Обиделся.
— Но я же ему ничего не обещала! — возмутилась она.
— Все равно. Он за тобой год ухаживал… Серенады пел собственного сочинения…
— Вот это было самое страшное! От его воплей мой кот стал припадочным!
— Зорин из-за тебя в такую даль потащился, а ты не оценила…
Сонька понурилась — ей всегда было жалко мужчин, которых она отвергала.
— Сегодня же подойду к нему, извинюсь.
— Не надо, будет еще хуже.
— И что же делать?
— Наплюй, в конце концов, ты на самом деле ему ничего не обещала. — И чтобы переменить тему, я заявила. — А я вчера в Сочи ездила.
— Зачем?
— В дендрарии была, — ограничилась полуправдой я.
— Красиво там?
— Очень. Особенно природа, но и зверье ничего. Только у лебедей шеи черные…
— Это порода такая?
— Нет, просто вода в пруду такая грязная, а лебеди постоянно в нее головы опускают, вот шеи и почернели… Там вообще все птицы какие-то замурзанные, общипанные. Лебеди грязные, павлины на кур похожи…
— Кудахчут что ли?
— Нет, просто у них хвосты облезлые, как у куриц…
На этом наш разговор прервался, потому что в дверь номера постучали.
— Кто в такую рань? — удивилась я. — Опять что ли Гуля?
— Это Паша, — смутилась Сонька. — За мной пришел.
— Уже соскучился?
— Просто мы с ним договорились на гору Ахун съездить…
— В такую рань?
— Самое то, — заверила меня Сонька и пошла открывать. — Говорят в ясную погоду, а нынче утро ясное, с нее даже Турцию видно.
Я не стала ставить под сомнение ее слова, хотя, сдается мне, никакой Турции с Ахуна она не увидит, просто пожелала ей удачи и сексуальной совместимости. А когда дверь за влюбленными захлопнулась, бухнулась обратно в кровать, надеясь досмотреть прерванный сон.
Уже через пятнадцать минут мне стало ясно, что уснуть не удастся — дремы не было ни в одном глазу. Зато на лицо были все признаки недомогания: головная боль, головокружение и тошнота. Мигрень, дери его за ногу, даже на юге не дает о себе забыть. Покряхтывая (оказывается, у меня и кости ломит), я вылезла из кровати. Прошлепала к холодильнику, именно там хранилось лучшее средство от мигрени — портвейн. Не знаю, кому как, а мне помогает только он, причем, исключительно белый. По этому в нашем с Колькой доме всегда найдется хотя бы пол бутылки Крымского портвейна, на всякий пожарный. Пью я его в самых экстренных случаях (хотя дай мне волю, дула бы его постоянно), так как хорошее вино купить очень сложно, а никакие таблетки мою головную боль ни снимают.
Открыв холодильник, я достала из него заветную «бомбу». Потянулась к стакану, стоящему на журнальном столике, потом плюнула на правила приличия и решила дуть портвейн из «горла». Так в обнимку с бутылкой, я выползла на балкон. И начала лечение.
