– Через неделю отправляйте его обратно в Минск.
Слушаюсь, Лаврентий Павлович
Илья Петрович даже покраснел от натуги, выкрикивая последние слова стихотворения, и зал взорвался дружными аплодисментами.
Илья Петрович быстро откланялся и ушел за кулисы.
– Раиса Андреевна, ваш номер следующий! Где Раиса Андреевна?
– Господи, ей плохо! – отозвался взволнованный женский голос.
– Как плохо? Ей на сцену через три минуты!
– Говорят вам, плохо!
В общей гримуборной, в большой комнате с несколькими зеркальными трюмо в одном из кресел полулежала Раиса Андреевна, пожилая женщина, худая, с бледным морщинистым лицом. Судя по наряду, ей стало дурно непосредственно перед выходом на сцену – она была загримирована, в вечернем черном платье с блестками по вырезу и белой искусственной розой.. Вокруг нее толпились артисты и администратор. Врач, полная, пожилая женщина в белом халате, наматывая повязку на руку Раисы Андреевны, говорила:
– Все хорошо… сейчас уколем вас, и будет все нормально… не бойтесь, пожалуйста, не бойтесь…
– Я уже давно ничего не боюсь, моя милая… – елейным голосом ответила Раиса Андреевна.
– Анна Степановна, придется выходить вам, – тихо проговорил администратор молодой высокой женщине, одетой в вечернее платье, зеленовато-голубое, тоже с блестками по вырезу и с красной розой на груди.
– Но я должна была заканчивать концерт, Осип Ефремович, я сейчас не готова…
– Прекратите ваши вечные претензии, Анна Степановна. – вскипел администратор. – Еще скажите, что вы недостаточно подготовились по системе Станиславского!
– При чем тут Станиславский? Просто я не готова сейчас выходить на сцену! И мой аккомпаниатор еще не готов.
– Где он, черт бы его побрал! Где эта пьянь беспробудная?!
– Он приходит в себя, – негромко ответила Анна Степановна, – к концу концерта он будет готов.
– Артем! Где Виноградов, товарищи? Где Артем Виноградов?! Пусть немедленно идет на сцену! – Администратор с криком кинулся прочь из гримуборной.
Все смотрели, как врач делает Раисе Андреевне укол.
В это время в дверях выросла фигура Мессинга, в пальто с поднятым воротником и в черной шляпе, надвинутой на глаза. Он молча стоял и смотрел на толпу вокруг кресла, в котором полулежала артистка.
– Сейчас вам станет совсем хорошо, – врач погладила Раису Андреевну по худой руке и стала складывать в саквояж тонометр и металлическую коробочку со шприцами.
– Доктор, может, ей рюмочку коньяку можно? – спросил кто-то.
– Можно, – улыбнулась врач.
– Сей момент, – мужчина метнулся к шкафчику, достал бутылку коньяку, рюмку и, быстро налив, с великой осторожностью преподнес рюмку женщине. Раиса Андреевна улыбнулась:
– Экий вы хулиган, Миша.
– Раиса Андреевна, так ведь доктор прописал.
Артисты рассмеялись. В это время в гримуборную влетел администратор, толкнув плечом Мессинга. Он недовольно взглянул на «препятствие» и вдруг расплылся в улыбке:
– О! Вы приехали? Живы, здоровы? Не арестовали, не посадили? Немедленно на сцену! Будет ваш номер! Замените Раису Андреевну – она, вон видите, заболела. Спасайте, Вольф Григорьевич! Вы же советский человек, вы не можете подвести коллектив!
– Вольф! Голубчик! – К Мессингу с раскрытыми объятиями кинулся Илья Петрович. – С чудесным возвращением!
– Отстаньте вы от него – ему надо на сцену! – рявкнул Осип Ефремович.
Мессинг молча снял пальто, бросил его на свободное кресло, положил шляпу и вышел из гримуборной. Администратор бросился за ним.
– И самого товарища Сталина видел? – спросил Илья Петрович, выпучивая глаза.
– Видел. Даже разговаривал.
– Разговаривал? – ужаснулся Илья Петрович. – Сказки Венского леса! И чего?
– Да ничего. Спрашивал о работе, о планах на будущее. Потом пожил в Москве… посмотрел… погулял… И – домой. – Мессинг улыбнулся.
– А какой он, Сталин?
– Трудно сказать. Очень хитрый… и очень жестокий…
– Брось, брось, Вольф, этих слов не говори… Сталин – он великий!
Великие тоже бывают очень хитрыми и очень жестокими… – без улыбки сказал Мессинг. – Я теперь не боюсь. Товарищ Берия сказал, что будет лично следить за моей работой и ни один волос не упадет с моей головы.
– Ты и Берию видел? – Это известие окончательно повергло в ужас Илью Петровича.
– Видел.
– А говорили, тебе десять лет дали и ты уже в Сибирь поехал, – полушепотом произнес Илья Петрович, закуривая папиросу.
Они сидели за столом в комнатке Вольфа Григорьевича. Тут же стояла бутылка водки, рюмки и какая-то нехитрая закуска.
– Кто говорил?
– Да какая разница? Все говорили. Вызывали нас в Чека… по одному допрашивали…
– Кто допрашивал? – опять спросил Мессинг.
– Да какая тебе разница? Полкан какой-то! Спрашивал, вел ли ты антисоветские разговоры? Восхвалял ли буржуазный образ жизни? Я отвечаю – не слышал ни разу. А он говорит, вы не слышали, а вот другие слышали. Вот почитайте, что пишут ваши коллеги. Я читаю – точно. Вел антисоветские разговоры, восхвалял буржуазный образ жизни, критиковал вождей партии и правительства, осуждал аресты врагов народа. Я прочитал, у меня волосы дыбом встали. И знаешь кто писал?
– Знаю. Осип Ефремович, – ответил Мессинг.
– Не только… Еще Раиса Андреевна, Володька Соловцов… Вот народ, а? – Илья Петрович налил водки в рюмку и выпил.
– Я их не осуждаю. Запугали, угрожали… нервы у людей слабые…
– Да откуда ты все это знаешь, Вольф? – фыркнул Илья Петрович.
– Знаю. Ты ведь тоже написал… – улыбнулся Мессинг. – И тебя я тоже не осуждаю.
Илья Петрович поперхнулся дымом, закашлялся и проговорил сквозь кашель:
– Он сказал… с работы вышвырнут… с волчьим билетом… а куда я денусь с волчьим билетом, Вольф? На станцию вагоны разгружать? У меня сердце больное… Сорок лет – даже крыши своей над головой нету..
– Я понимаю… – снова устало улыбнулся Мессинг и вдруг взял бутылку, налил в рюмку водки и
