– Видал, а? Как увидел свою ванну из золота и сразу раскололся! – майор Дудко засмеялся.
– Да он же уверен был, что не найдем! – тоже засмеялся капитан Васильев. – И так это его потрясло! Он мне говорит, это колдун ваш нашел, да? Я, говорит, как его увидел, понял, что погорел!
Они смеялись, и только Мессинг с мрачным видом смотрел в окно.
– Да ты чего такой мрачный, Вольф Григорьевич?
– Не знаю… на душе что-то… будто несчастье какое-то должно случиться… – проговорил Мессинг и, зябко передернув плечами, повторил: – Несчастье чувствую.
– Бро-о-ось, Вольф Григорьевич! Какое еще несчастье? Не надо, не пугай нас…
– А вы не спрашивайте… – ответил Мессинг. – Я молчать буду..
Машина остановилась у общежития артистов. Мессинг выбрался из машины и пошел к подъезду.
Он поднялся на второй этаж и, почуяв неладное, стал убыстрять шаг. Открыл дверь в свою комнату, огляделся и снова вышел в коридор. Навстречу шел администратор Осип Ефремович. Смотрел он как-то странно.
– Что-то случилось, Осип Ефремович? – спросил Мессинг;
– А, это вы? Случилось… ужас что случилось… Илья Петрович повесился…
Мессинг со страхом посмотрел на него и почти побежал по коридору.
Он распахнул дверь в комнату Ильи Петровича – у кровати стояли Раиса Андреевна, фокусник Артур Перешьян, куплетист Артем Виноградов. Они разом обернулись, и Мессинг увидел лежащего на кровати на спине мертвого Илью Петровича. И еще он увидел веревку с петлей, свисавшую с трубы парового отопления под потолком.
Мессинг подошел к кровати, протянул руку и потрогал лоб Ильи Петрович, потом взял его за руку.
– Когда это случилось? Час назад? – спросил Мессинг.
– Да, час назад примерно, – ответил фокусник Артур Перешьян. – Я постучал, хотел его позвать на ужин, а он… висит… Мертвый уже был…
– Ох, Илья, Илья… зачем же ты? – горько пробормотал Мессинг.
– Он вам записку оставил… – сказала Раиса Андреевна и протянула Мессингу тетрадный лист в клеточку.
Неровными буквами было написано: «ВОЛЬФ, ДОРОГОЙ, ПРОСТИ МЕНЯ. НИКЧЕМНЫЙ Я ЧЕЛОВЕК».
Мессинг прочитал несколько раз и скомкал в кулаке записку.
В это время дверь открылась и вошел администратор Осип Ефремович, а за ним два милиционера. Следом зашли еще двое пожилых людей в белых халатах.
– Попрошу вас, товарищи, освободите комнату, – негромко приказал администратор.
…А ночью началась Великая Отечественная война. И уже под утро немцы бомбили Минск…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
…Мессинг не спал. В его комнате горел свет. В эту ночь не спали многие. За небольшим столом в комнате Вольфа Григорьевича собрались Раиса Андреевна, Артур Перешьян, куплетист Артем Виноградов, еще двое артистов – аккордеонист Миша Турецкий и вокалист Дормидонт Потепалов. Почти все, за исключением Раисы Андреевны и Мессинга, курили.
– Не понимаю… хоть убейте, не понимаю, – проговорил Артем Виноградов. – Столько лет прожил и – ничего, а тут вдруг – никчемный человек. Что случилось-то? Да мы все, если разобраться, никчемные люди…
– Однако живем, в петлю не лезем, – сказал басом Дормидонт Потепалов.
– Ну зачем вы так? – вскинулась Раиса Андреевна. – Мы живем, работаем, приносим пользу людям… Зачем же всех в никчемные записывать? Просто Илюша много пил последнее время, вот и расстройство психики… Так вот и Есенин повесился… и Маяковский застрелился…
– Тоже пил много? – усмехнулся Дормидонт Павлович. – Бросьте, Раиса Андреевна, психика расстраивается совсем от другого.
– От чего же, интересно? – нервно спросила Раиса Андреевна.
– Сами, что ли, не знаете? – Дормидонт потянулся к бутылке водки, стоявшей на столе, налил в стакан и, перекрестившись, сказал: – Прости, Илья. Да успокой Господь душу твою грешную… – выпил, понюхал кусок черного хлеба и добавил: – От угрызений совести, бывает, психика расстраивается… А бывает, не расстраивается… у кого как…
– Вы все время на что-то намекаете, Дормидонт Павлович, я не пойму – на что?
– Бросьте, Раиса Андреевна, прекрасно вы понимаете, на что, – усмехнулся Дормидонт Павлович и закурил папиросу, пыхнул дымом. – Жалко Илюшку, хороший… добрый был мужик…
И за столом стало тихо. Артур Перешьян тоже взял бутылку, налил в другой стакан и молча выпил. И закурил. Мессинг стоял у окна спиной ко всем. Стоял и молчал.
Внезапно в тишине послышался высокий, густой звук моторов. И шел этот звук откуда-то сверху, с небес. Звук быстро становился резче, с подвывом. И вдруг рванул взрыв. За ним еще и еще. Вздрогнули стены дома, тонко прозвенели стекла в окнах.
– Что это? – испуганно спросила Раиса Андреевна.
Взрывы зазвучали снова и снова. Покачнулась электрическая лампа под потолком, вновь вздрогнули стены домов. Распахнулась дверь, и на пороге возник администратор Осип Ефремович.
– Что это?! – с порога крикнул он.
– Война, – просто ответил Мессинг.
– Какая еще война? – нервно спросила Раиса Андреевна. – Какая война? Вы уже пророчили войну, Вольф Григорьевич, все знают, чем это кончилось…
– Это война, Раиса Андреевна… – повторил Мессинг. – Гитлер напал на Советский Союз.
И, словно в подтверждение его слов, совсем близко тяжко охнули новые взрывы, вой самолетов сделался гуще и громче, сквозь этот вой и взрывы раздались пулеметные очереди… И темные окна вдруг озарились огнем пожаров.
А по коридору уже слышался топот многих ног. Кричали полуголые, выскочившие из постелей женщины, мужчины в пижамных штанах и тапочках на босу ногу. Раздавались выкрики, ахи, отрывочные реплики:
– Что это? Может, военные учения?
– Какие, к черту, учения?! Город бомбят, а вы – учения!
– Неужели это немцы?!
– А кто же, как вы думаете? Японцы?!
– Господи, что делать-то?
– Товарищи! Спокойствие! Сохраняем спокойствие! Я сейчас поеду в горком партии и все узнаю! – прокричал Осип Ефремович. – Никакой паники!
В комнате Мессинга никого не осталось, кроме Дормидонта Павловича. Он по-прежнему сидел за столом, дымил папиросой. Наконец сказал:
– Выходит, правильно ты пророчил, Вольф Григорьич… вот и война… Что теперь будет-то?
– Через неделю немцы будут в Минске, – сказал Мессинг.
– Через неделю? – перепуганно переспросил Дорминдонт Павлович. – Ну это ты маху даешь, Вольф Григорьевич! На границе столько войск… там же Красная армия…
– Через неделю немцы будут здесь, – жестко повторил Мессинг. – Вы пойдете в армию?
– Не возьмут – мне пятьдесят два… – Дорминдонт Павлович налил себе водки и выпил, повторил: – Через неделю? Ну это ты зря так, Вольф Григорьевич… ей-богу, зря.
