Смотритель, Фрэнсис Сталь-7 Хулиган, положил кусочек трубы на бездействующий ящик, а рядом на минутку поставил свою кастрюльку с обедом. Как вдруг до него донеслись голоса — из трубы.
Он позвал ученого, который соорудил прибор, доктора Феликса Боксит-13 фон Петерсвальда. Но труба молчала, как могила.
Доктор фон Петерсвальд доказал, что он великий ученый, безоговорочно поверив малограмотному мистеру Хулигану. Он заставлял смотрителя пересказывать ему эту историю раз за разом.
— Кастрюлька с обедом! — воскликнул он наконец. — Где твоя кастрюлька с обедом?
Хулиган держал ее в руке.
Доктор фон Петерсвальд приказал ему поставить кастрюльку точно в такое же положение по отношению к трубе, как в тот раз.
И труба сразу же заговорила.
Говорящие представились — они, мол, обитатели загробного мира.
На фоне звучала неразбериха потерянных голосов, унылых душ, которые жаловались друг другу на скуку, социальную несправедливость, мелкие недомогания и прочее в таком роде.
Вот что доктор фон Петерсвальд записал в своем секретном дневнике: «Напоминало это — один к одному — то, что раздается в телефонной трубке, если позвонить в дождливый день на Индюшиную ферму, где все пошло наперекосяк».
Хэй-хо.
При разговоре доктора Свейна с его сестрой Элизой по «Хулигану» присутствовала вдова профессора фон Петерсвальда, Вильма Кипарис-17 фон Петерсвальд, и их пятнадцатилетний сын, Дэвид Нарцисс-11 фон Петерсвальд, брат доктора Свейна, страдавший Турреттовой болезнью.
На беднягу Дэвида накатил приступ, как раз когда доктор Свейн начал разговор с Элизой через разделявшую их Великую Бездну.
Дэвид старался не вымолвить ни слова, но у него изо рта вырвался поток неприличностей, только голос стал выше на октаву. «Дерьмо… сопли… мошонка… жопа… девственная плева… засранцы… понос… пипка…» — сказал он.
Сам доктор Свейн тоже потерял власть над собой. Он против собственной воли вскарабкался на крышку ящика, невзирая на ветхий возраст и громадный рост. Присел на корточки над трубой, свесил голову макушкой вниз напротив отверстия, служившего для переговоров, однако при этом сшиб на землю драгоценную кастрюльку, и связь прервалась.
— Алло? Алло? — сказал он.
— Крайняя плоть… трахнуть… говно… венерин холм… лобок… выкидыш… — сказал мальчишка.
На этом конце, в Урбане, оставался один человек в своем уме — вдова профессора фон Петерсвальда, она и поставила кастрюльку обратно на место. Ей пришлось бесцеременно втиснуть ее между трубой и коленкой Президента. Но тут она оказалась в ловушке — в самом гротескном виде: она висела, не доставая ногами до земли, поперек крышки ящика, с протянутой рукой. Президент прижал и кастрюльку для обеда, и ее руку.
— Алло? Алло? — сказал Президент, по-прежнему вниз головой.
В ответ послышалось бормотанье, и кулдыканье, и кудахтанье, и щелканье. Кто-то чихнул.
— Педик… куча дерьма… сперма… яйца, — сказал мальчишка.
Элиза на другом конце не успела сказать ни слова, а покойнички, что толклись сзади, почуяли в Дэвиде родную душу, как и они сами, до глубины возмущенную положением человека во Вселенной. Они принялись его подначивать, прибавляя непристойности и от себя.
— А ну давай, режь им правду-матку, парень, — говорили они, и прочее в этом роде.
Они все отфутболивали обратно: «Сам говно! От педика слышу! Сам иди на…! А тебе вдвое!» — и так далее.
Дурдом, в натуре.
Но доктор Свейн и его сестра дорвались друг до друга и слились в таком экстазе, что доктор Свейн, если бы мог, нырнул бы прямо в зев трубы.
Так вот, Элиза требовала, чтобы он как можно скорее умер и они снова могли соединиться в единого гения. Она хотела, чтобы они вместе нашли возможность перестроить никуда не годное заведение, так называемый «Рай».
— Вас что, там мучают? — спросил он у нее.
— Да нет, — сказала она. — Мы дохнем со скуки. Тот, кто это все подстроил, понятия не имел о людях. Я тебя умоляю, брат Уилбур, — сказала она. — Ведь у нас это все
И так далее.
Доктор Свейн рассказал ей, какие напасти и смертельные болезни свалились на человечество. Вдвоем-то они, мысля заодно, играючи разрешили эту мрачную тайну.
Вот как все объяснилось: микробы, вызывавшие грипп, оказались марсианами, чье нашествие было остановлено антителами в организмах выживших людей, так что эпидемия гриппа прекратилась.
А Зеленая Смерть в свою очередь была вызвана микроскопическими китайцами, народцем мирным и никому не желавшим зла. Несмотря на это, они убивали наповал любого нормального человека, попадая в дыхательные пути или в пищеварительный тракт.
И так далее.
Доктор Свейн поинтересовался, какой у них там аппарат для связи — приходится Элизе тоже сидеть на корточках над трубой или еще как.
Элиза сказала, что никакого аппарата нет, а просто такое чувство.
— Какое чувство? — сказал он.
— Чтобы понять, что это такое, ты должен умереть, — сказала она. — Это неописуемо.
— Попробуй все же описать, Элиза, — сказал он.
— Это похоже на то, что ты мертвый, — сказала она.
— Чувство мертвенности, — задумчиво произнес он, стараясь понять.
— Ну да — холодно и сыро… — сказала она.
— Угу, — сказал он.
— Но при этом чувствуешь, как будто вокруг роятся невидимые пчелы, — сказал он. — И я слышу твой голос из этого роя.
Хэй-хо.
Когда доктор Свейн прошел через эту изощренную пытку, у него осталось всего одиннадцать пилюль три-бензо-Хорошимила, которые предназначались, как вы знаете, не для Президентов в качестве наркотиков, а для страдальцев от Турреттовой болезни, симптомы которой это лекарство снимало.
И когда он рассматривал последние пилюльки, лежащие на громадной ладони, ему стало казаться, что это — последние песчинки в песочных часах его жизни.
Доктор Свейн стоял на солнышке, у входа в лабораторный корпус, где помещался «Хулиган». Рядом
