воровского общака, хранителем которого являлся Граф, но так ли это, адвокат выяснять не стал. Единственное, что он попытался выяснить, так это, за каким дьяволом Шарабан по собственной воле сунул голову в петлю. “Бес попутал”, – покаянно ответил на его вопрос Шарабан, но Шубин подозревал, что попутал его подзащитного вовсе не бес, а дешевый героин, до которого-Шарабан был великим охотником.
Так или иначе, очухавшись и до конца осознав, что он натворил. Шарабан испугался настолько, что окончательно потерял голову. По крайней мере, выглядело это именно так, хотя Шубин подозревал, что у Шарабана был свой расчет: отсидеться в тихом местечке, а через несколько лет тихонько выкопать денежки и отвалить за бугор. Расчет был, конечно, наивный – от Графа не спрячешься, – но умственные способности Шарабана всегда оставляли желать лучшего, а теперь, помимо всего прочего, он был смертельно напуган. Так или иначе, но Шарабан, два года подряд находившийся в розыске, закопал деньги на опушке подмосковного леса, хорошенько запомнил место и заявился прямиком в ближайшее отделение милиции. Там, в отделении, удивились настолько, что даже не стали его бить, а прямиком позвонили на Петровку и стали оформлять явку с повинной.
Шарабан очень быстро обнаружил, что сглупил: обрадованные его появлением “внутренние органы” весьма оперативно повесили на него парочку своих “глухарей”, и оказалось, что ломится ему не от трех до пяти, как он по наивности рассчитывал, а на всю катушку – от восьми до пятнадцати с конфискацией. Тогда Шарабан понял, что влип, и заметался.
Спасение – или то, что можно было сослепу принято за спасение, – пришло неожиданно. В один прекрасный день Шарабана вызвали в помещение для свиданий, где он с дрожью в коленях увидел Шубина. К услугам “адвоката мафии” Шарабан раньше не прибегал, но отлично знал, кто такой этот высокий, начинающий полнеть, лысоватый мужчина в безупречном деловом костюме и очках в тончайшей золотой оправе. Не было никаких сомнений и в том, кто нанял Шубина: судя по всему. Графу были срочно нужны его деньги, и он решил выдернуть свою шестерку из-за решетки, чтобы без помех “расспросить” его в укромном местечке. Шарабан понял, что пропал окончательно, со всеми потрохами, и Шубину не пришлось долго трудиться, чтобы расколоть этого идиота: достаточно было просто сказать ему, что Граф гарантирует ему личную неприкосновенность в случае, если он, Шарабан, честно признается, куда спрятал деньги.
Шубин рискнул и выиграл: загнанный в угол Шарабан раскололся и назвал место, где зарыл деньги. В тот же день адвокат совершил одинокую прогулку на лоно природы. Вернувшись с этой прогулки, он стал богаче на четыре с половиной миллиона долларов. На следующий день, встретившись со своим подзащитным, он ловко передал ему наполненный прозрачным бесцветным раствором шприц. Присутствовавший при этом вертухай почему-то отвернулся на целую минуту. Впрочем, Шарабан не удивился такому странному поведению вертухая: тому наверняка заплатили за утрату бдительности, и заплатили очень щедро.
'Вот, – сказал ему Шубин, вкладывая шприц в дрожащую холодную ладонь, – это тебе гостинчик от родственника. Он шлет тебе привет и говорит, что не помнит зла. Отдыхай, поправляйся, дома тебя ждут с нетерпением”.
В шприце была обычная доза Шарабана – с той лишь разницей, что раствор был не двух– и даже не шестипроцентный. Прозрачная жидкость, заполнявшая одноразовый шприц, содержала в себе восемьдесят три процента высококачественного героина, и Шарабан умер через несколько секунд после инъекции, даже не успев понять, что с ним приключилось.
Разумеется, никакой Граф Шубина не нанимал: он узнал обо всем по своим собственным каналам и решил, что настал его звездный час. Прикарманив денежки и убрав Шарабана, адвокат исчез из города. Граф – противник серьезный, и Шубин решил, что небольшой отпуск не повредит его здоровью.
Четыре миллиона – очень большая сумма, и стоит ли удивляться тому, что не только мелкий уголовник Шарабан, но и такой стреляный воробей, как Андрей Валентинович Шубин, утратил большую часть своих умственных способностей перед лицом такого богатства?
В рекордно короткий срок он отыскал и снял дом, который должен был приютить его на время, необходимое для оформления документов на выезд. Это была развалюха, приткнувшаяся на самой опушке леса – последняя в ряду таких же развалюх, из которых состояла единственная улица доживавшей свои последние дни деревушки Мохово. Крыша здесь протекала, по углам шуршали мыши, от полуразрушенной русской печки тошнотворно воняло застарелой гарью, заросшие грязью подслеповатые окна почти не пропускали свет. Посреди заполоненного лебедой двора торчал сгнивший колодезный сруб. Вода в нем имела зеленоватый оттенок и попахивала тиной, так что Шубин не рисковал пить ее без предварительного кипячения, а нужника не было вообще. По нужде приходилось бегать в лес, который вплотную подступал к поросшему всякой дрянью пустырю, бывшему некогда огородом. Посреди огорода торчал полусгнивший корявый труп яблони, на растопыренных сухих ветвях которого любили устраиваться залетевшие из леса сороки. Тут и там из бурьяна и лебеды высовывались проклюнувшиеся из занесенных ветром семян молодые деревца, не имевшие никакого отношения к садоводству и огородничеству.
Если отвлечься от мелких бытовых неудобств, которые начавшему тучнеть и отвыкшему от подобной неустроенности Андрею Валентиновичу вовсе не казались такими уж мелкими, здесь, в деревне Мохово, было просто чудесно. Место было живописное – в низинке между поросшими корабельными соснами пологими песчаными холмами, воздух по утрам бодрил так, что у Шубина кружилась голова, а за лесом, метрах в двухстах от того места, где Андрей Валентинович обычно справлял нужду, нежданно- негаданно обнаружилась река. Неширокая полоса черной, как сырая нефть, настоянной на древесной коре глубокой воды неторопливо катилась между невысокими белопесчаными обрывами, покрываясь рябью там, где из нее торчали коряги, а то и целые сосновые стволы, рухнувшие в реку вместе с кусками подмытого весенним паводком берега.
Шубин полюбил приходить на берег. Здесь удивительно хорошо и спокойно думалось, и мысли приходили в порядок. Глядя на черную воду, он на время забывал о Графе и его чертовых деньгах, о дураке Шарабане и о необходимости протащить четыре миллиона долларов через несколько границ. Однажды, когда он вот так сидел на краю обрыва и размышлял, на противоположном берегу вдруг бесшумно, как призрак, возник здоровенный лось и остановился над белым песчаным откосом, кося на Шубина огромным черно-лиловым глазом.
Это было похоже на чудо, но тут над ухом у Шубина неожиданно лязгнул пистолетный затвор, и лось растворился в лесу так же бесшумно, как возник, – только хрустнула где-то в отдалении ненароком угодившая под копыто сухая ветка…
Шубин тогда в который уже раз горько пожалел о том, что связался с Пал Палычем. В конце концов, за каким дьяволом ему охрана в этом медвежьем углу? Никакого толку от этого старого быка, а вот удовольствие опять испортил…
Шубин не глядя перехватил пистолет за ствол, сильно дернул, безотчетно намереваясь вырвать “тэтэшник” из медвежьей заскорузлой лапы и, может быть, зашвырнуть в реку, на самую середину, но не тут-то было: не ему, мягкотелому столичному адвокату, было пытаться отобрать оружие у Палыча. Только ладонь о мушку ободрал…
– Ты чего, Валентиныч? – хрипловато спросил Палыч, присаживаясь рядышком на корточки и неторопливо засовывая пистолет в наплечную кобуру. – Чего ты взвился? Это ж лось! Ты лосятину едал когда-нибудь? Э-эх!.. Во рту тает, наесться невозможно! Это тебе не консервы.
– Не хватало еще, чтобы ты тут пальбу устроил, – недовольно проворчал Шубин, по-прежнему избегая смотреть на изрытое оспинами темное морщинистое лицо Палыча.
– А, – равнодушно откликнулся тот, – ты об этом!.. Так здесь можно из пушки палить, никто не услышит. Сморчки деревенские не в счет, а больше здесь на двадцать верст никого нету.
Он уселся в шаге от Шубина, свесив с обрыва ноги в прочных, давно нуждавшихся в чистке башмаках со стоптанными каблуками, щелкнул крышкой старенького жестяного портсигара с выдавленным изображением Минина и Пожарского, неторопливо продул “беломорину” и закурил, выпустив густое облако вонючего дыма.
Пал Палыч был, по его собственным словам, вечным должником Шубина. В этом Андрей Валентинович с ним целиком и полностью соглашался: если бы не он, Палыч сейчас тянул бы длинный срок – такой длинный, что, выйдя на волю, был бы уже ни на что не годен.
