– На молоденьких потянуло? – спросил Бородач просто так, чтобы не молчать. Он никогда не мог понять, как разговаривать с Ковровой – даже тогда, когда они бок о бок лежали в постели и курили, отдыхая после похожего на схватку совокупления. Совершенно невозможно было определить, когда она говорит всерьез, а когда наводит тень на плетень. Вот и сейчас: к чему, спрашивается, весь этот цирк?
– Я сейчас была у Гуся, – вместо ответа сказала Коврова, по-прежнему разглядывая дымящийся кончик сигареты. – Знаешь, почему он вернулся из горкома такой злющий?
– Втык, наверное, получил, – стараясь говорить как можно более равнодушно, сказал Бородич. По тону Ковровой чувствовалось, что у нее есть новости. – Наша служба и опасна, и трудна. Гореть всегда, гореть везде…
– Нет, – Коврова отрицательно качнула головой, – не втык. Хуже. Что же это ты, товарищ второй секретарь? Такие вещи нужно знать за неделю до того, как они происходят…
Бородич слегка подобрался, сев ровнее, и прикрыл глаза веками, чтобы Коврова не увидела мелькнувшей в них радости. “Неужели сняли?” – пронеслось в голове.
– Неужели сняли? – осторожно спросил он, придав голосу сочувственную интонацию.
Коврова снова покачала головой с самым загадочным видом, и Бородин почему-то сразу вспомнил, что ее отец работает в обкоме партии. Он криво усмехнулся: Ковровой легко было узнавать новости задолго до того, как они становились достоянием гласности.
– Его не сняли, – сказала Коврова. – За что его снимать? Наоборот, похвалили и сказали, что не могут расстаться с таким ценным работником. В общем, его перевод накрылся.
– Как накрылся? – растерянно переспросил Бородич, подавляя в себе желание хватануть ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. С переводом Гусева в Москву были связаны все его надежды сделаться Первым. А теперь… – Почему накрылся?
– Молодым везде у нас дорога, – невнятно продекламировала Коврова, затягиваясь сигаретой. – Обком партии высказал мнение, что для этой работы наш Гусь уже староват…
– Ага, – сказал Бородич с понимающим видом. Он действительно начинал кое-что понимать, но боялся поверить в свою догадку, чтобы не спугнуть удачу. В конце концов, на их райкоме свет клином не сошелся. И вообще, все это может запросто оказаться замаскированной под дружеский розыгрыш провокацией. Папа в обкоме – это хорошо, но Коврова и сама никогда не упускала случая подвинуть кого- нибудь плечом. С нее станется…
Он закурил, двигаясь нарочито замедленно, чтобы ничем не выдать своего волнения, и откинулся на спинку кресла, сев вполоборота к Ковровой – так, по крайней мере, ее сверкающие загорелые коленки не лезли в глаза, мешая сосредоточиться. Коврова в упор посмотрела на него своими водянистыми глазами и коротко усмехнулась.
– Молодец, – сказала она вдруг. – Хорошо держишься… Тебе не интересно, кого решили послать в Москву вместо Гуся?
Бородич пожал плечами, сделав индифферентное лицо. Это далось ему с трудом: он вдруг перестал ощущать собственное лицо, почти полностью утратив контроль над его мышцами.
– Ты с ним сегодня разговаривал? – спросила Коврова.
– Нет, – сказал Бородич. – Что я, дурак – смерти себе искать? Я к нему не совался, а он меня сегодня не трогал…
– А почему? Ты не задумывался: почему? Может, ему на тебя смотреть противно? А может, отношения портить не хочется?
Она грациозно подалась вперед и потушила сигарету в хрустальной пепельнице, не сводя глаз с лица Бородича.
Уголки ее губ слегка подрагивали, словно она сдерживала улыбку, а прозрачные глаза сузились и потемнели, сделавшись почти синими. Бородич хорошо помнил это выражение лица, но здесь и сейчас оно было совершенно неуместно.
– Кончай темнить, мать, – нарочно грубовато сказал он, отводя глаза. – Если у тебя есть, что сказать – говори толком, не тяни кота за.., гм.., хвост.
Коврова вдруг молча встала и направилась к дверям. Бородич открыл было рот, чтобы остановить ее, но она, оказывается, даже и не думала уходить. Приоткрыв дверь, Коврова выглянула в коридор, постояла так несколько секунд, давая Бородичу отличную возможность полюбоваться своими ногами и прочими аппетитными частями тела, потом снова закрыла дверь, заперла ее на ключ и двинулась обратно к столу. Бородич наблюдал за ее действиями с растущим интересом. По правде говоря, рос у него не только интерес, но и кое-что еще.
Обогнув стол, Коврова легко и непринужденно уселась на его краешек, так, что ее гладкие загорелые ноги оказались прямо перед носом у оторопевшего Бородича.
– Ваня, – сказала она, – Ванечка, дружочек. Не надо строить из себя дурачка. Ты все прекрасно понял. Мне будет тебя не хватать.., но я очень надеюсь на то, что наша разлука будет недолгой. Ведь правда?
– Ну так.., э… – Бородин не сразу сообразил, что сказать. – Ты сидишь на циркуляре из ЦК.
– Ему это не повредит, – успокоила его Коврова. Голос у нее стал низким и тягучим, как смола. – Пусть погреется немного. Ты его читал? Такое впечатление, что все официальные документы у нас пишут инопланетяне-гермафродиты – ни одного человеческого слова…
Бородич почти против собственной воли положил разом вспотевшую ладонь на ее крепкое круглое колено. Коврова не отодвинулась, и, подняв глаза, Бородич увидел ее улыбку. Его рука словно сама собой двинулась вперед, лишь на мгновение задержавшись у края юбки. Он передвинул ладонь чуть ниже, ощутив шелковистую кожу внутренней поверхности бедра, и тут Коврова плотно сдвинула колени и для верности накрыла его руку своей.
– Ну, что такое? – полушепотом спросил он. – Что?
Голос его срывался, дыхание участилось. Такого сюрприза он не ожидал. Перевод переводом, но секс прямо здесь, в кабинете, на столе.., на циркулярном письме из ЦК – в точности так, как он нафантазировал себе несколько минут назад!.. И Москва. Москва, черт возьми, а не занюханный райцентр! Такое нельзя планировать, о таком можно только мечтать.
– Ты чего? – повторил он.
– Ты не ответил на мой вопрос, – ясным голосом сказала Коврова, продолжая сжимать коленями его ладонь и глядя на него в упор.
– Какой вопрос? Ах, это… Черт, я же ничего не знаю и ни за что не могу ручаться… Но, конечно, сделаю все, что будет от меня зависеть.., если от меня в этом деле хоть что-нибудь будет зависеть. Это я тебе, можно сказать, клятвенно обещаю.
– Не беспокойся, – раздвигая колени, промурлыкала Коврова. – От тебя будет зависеть многое. Очень многое, уж ты мне поверь.
Она наклонилась к его губам, и Бородин ощутил исходивший от нее запах табака и французских духов. Его ладонь возобновила прерванное путешествие, и спустя несколько секунд обнаружилось, что никакого белья на Ковровой нет вовсе.
– А ты, я вижу, подготовилась, – пробормотал он, свободной рукой возясь с пуговицами на ее блузке. Коврова усмехнулась.
– Чудак, – сказала она. – Я всегда готова. Как пионер. Разве ты не знал? Тише, тише, не помни юбку…
Забросив за плечо светлый кримпленовый пиджак с похожими на ласточкин хвост лацканами и накладными карманами, Иван Бородин толкнул тяжелую дверь с потемневшими бронзовыми ручками и вышел из прохладного райкомовского вестибюля на залитое предвечерним солнцем крыльцо. Площадь дохнула ему в лицо душным жаром, листья высаженных вдоль тротуара лип безжизненно обвисли в неподвижном раскаленном воздухе грязно-зелеными вялыми лоскутками. По испещренному трещинами асфальту бродили одуревшие от жары голуби, на чугунной лысине стоявшего перед зданием горкома партии вождя сидела нахальная галка, и даже отсюда, снизу, было хорошо видно, что лысину опять придется мыть. Поодаль пожилая женщина в синем рабочем халате поливала из лейки росшие на клумбе перед городской Доской почета анютины глазки. Поодаль группа патлатых подростков в обтрепанных
