Женщина улыбнулась – тепло, с пониманием – и протянула к нему узкую белую ладонь без колец и браслетов. Мужчина, не глядя, взял ее руку в свою и осторожно, чтобы не сделать больно, пожал. Оба улыбались, когда выхлопная труба нагрелась наконец до нужной температуры, и мощный взрыв в мгновение ока превратил машину в груду исковерканных, яростно полыхающих железных обломков.
Подняв воротник куртки и облокотившись о гранитный парапет набережной, Глеб курил и разглядывал прилепившиеся к каменному боку скалы на противоположном берегу виллы. Снега в городе почти не было – со скал и крутых черепичных крыш его сдувал ветер, а внизу, в городе, его растаптывали толпы туристов. Ржаво-красные кроны буков красовались на фоне угрюмого серого камня, зеркальные стекла отражали бледный зимний закат. Город шумел и веселился прямо у Глеба за спиной; обернувшись, он мог увидеть людские толпы, нависшую над городом крутую каменную гору и белые стены замка на ее вершине, откуда, как фонарики иллюминации, частыми очередями вспыхивали хорошо заметные даже на таком расстоянии блики фотокамер.
Но город Глеба не интересовал: погуляв по нему полдня, он уже был сыт этим местом по горло. Кроме того, сегодня у него не было настроения для прогулок и осмотра достопримечательностей. В баре, куда он заглянул перекусить и выпить чего-нибудь горячего, работал телевизор. Передавали, как ни странно, не репортаж с автогонок или чемпионата Европы по керлингу, а новости, и Глеб подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть догорающие на обочине скоростной трассы обломки очень знакомого 'сааба' и услышать подробности, пересказанные слегка задыхающимся от волнения и холодного ветра репортером.
Аппетит у него, разумеется, пропал начисто, да и настроение заниматься посторонними делами – тоже. Естественно, целью террористов была не симпатичная пожилая чета; целью был человек за рулем серого прокатного 'сааба', и, сев в оставленную Глебом машину, эти двое подписали себе приговор.
'Конспирация', – уже в который раз с отвращением подумал Сиверов. Было бы проще бросить засвеченный автомобиль где-нибудь на улице и встретиться с резидентом в кафе, но тот настоял на встрече в безлюдном месте, где их никто не мог увидеть вместе. Их действительно никто не видел; никто не догадывался, что машина поменяла хозяев, и с этой точки зрения смерть стариков была Слепому даже выгодна: теперь господин аль-Фаттах наверняка считал, что избавился от него раз и навсегда.
Глеб стоял на набережной, метрах в тридцати от моста через неглубокую, с виду очень чистую реку. Перила моста были сплошь затянуты частой сеткой электрической гирлянды, которая включилась минут десять назад – как раз тогда, когда Сиверов заметил, что начинает темнеть. Тысячи огоньков дрожали в быстрой воде, а по мосту шевелящейся черной массой тек почти сплошной людской поток – туристы спешили насладиться красотами старой части города, пока не стало совсем темно.
Старый город лепился вплотную к отвесной скале, и серый камень был изборожден полосами черной копоти из печных труб. Наводненные туристами узкие извилистые улочки, ярко освещенные дворики, каменные арки и площади представляли собой сплошное увеселительное заведение пополам с торговыми рядами. Было время рождественских ярмарок и распродаж, на каждом шагу продавали пахучий глинтвейн в белых фаянсовых кружках – здесь его называли 'глю вайн' – и жареные колбаски, положенные внутрь разрезанной вдоль, хрустящей, как тонкий ледок, булочки. Еще здесь по бешеной цене продавали местный хит – облитые шоколадом марципановые шарики, завернутые в красную фольгу. С одной стороны на обертке красовался светлый кружок, в котором помещался портрет великого уроженца здешних мест Вольфганга Амадея Моцарта. Конфета неприятно напоминала крупное, налитое артериальной кровью глазное яблоко со светлой радужкой и маленьким темным Моцартом вместо зрачка; большие пластиковые корзины у входов в кондитерские лавки, доверху наполненные этими штуковинами, были способны вызвать у человека с воображением внутреннее содрогание.
Отовсюду долетали обрывки музыки. Здесь пиликали на скрипках, бренчали на гитарах и дудели на флейтах, а один изобретательный тип на главной площади день-деньской водил смычком по обыкновенной двуручной пиле. В картонной коробке у его ног было полно мелочи, а рядом на складном стульчике аккуратной стопкой лежали компакт-диски с записями – естественно, его, а не Моцарта. Диск стоил пятнадцать евро; покупателей или хотя бы слушателей Глеб возле пильщика не заметил, и это слегка утешило.
Тут и там на тротуаре торчали золоченые или посеребренные статуи, которые время от времени вдруг делали какое-нибудь движение, пугая неподготовленных туристов и вызывая восторг у детворы, а затем снова замирали, будто и впрямь были отлиты из металла. На одном углу Глеб заметил изрядно подвыпившего, плохо одетого человека, который, сидя на стульчике, играл на аккордеоне. К стене была прилеплена картонка, на которой красовалась надпись по-немецки: 'Привет из России!' Глебу захотелось подойти и передать земляку привет от российской налоговой полиции, но он сдержался: после выступления казачьего хора из Ростова-на-Дону, которое он имел счастье наблюдать на одной из центральных улиц Вены, а также ансамбля скрипачей-виртуозов из Питера, игравшего там же на улице, мужичонка с аккордеоном не заслуживал внимания.
Вся эта пестрая шумиха промелькнула мимо, едва задев сознание. Бродя по городу в ожидании вечера, Глеб заставлял себя не вглядываться в лица прохожих, потому что пялиться на незнакомых людей было невежливо, а профессиональный убийца Фарух аль-Фаттах вряд ли проводил свое свободное время, толкаясь на распродажах вместе с туристами.
И верно, аль-Фаттаха он не встретил; не встретился ему и Халид бен Вазир, программист с кембриджским дипломом, которому Глеб хотел задать пару вопросов. Зато ему встретилась масса других людей, и от постоянного мельтешения незнакомых лиц к концу дня уже рябило в глазах. Потому-то он и стоял здесь, глядя на бегущую в бетонных берегах быструю зеленовато-желтую воду – то на воду, то на виллы на противоположном берегу, одна из которых как раз принадлежала бен Вазиру.
Глеб уже выяснил, какая именно. Это было длинное двухэтажное строение на самом гребне высокой каменной стенки, без видимой нужды обнесенное оштукатуренным кирпичным забором и выстроенное в стиле, который отсюда, снизу, представлялся довольно беспорядочным, даже хаотичным. У забора, на площадке, которая выглядела просто узким каменным уступом, куда не проберешься ни сверху, ни снизу, стоял, поблескивая лаком, черный 'БМВ'. Наверное, где-то там, в стене, имелись невидимые снизу ворота; вероятнее всего, там же находилась и дорога, по которой 'БМВ' вскарабкался в гору: было просто невозможно представить, какие строители и какой ценой ухитрились ее проложить.
'БМВ' стоял так, что разглядеть его номерные знаки не представлялось возможным даже сквозь самый мощный бинокль. Однако Глеб подозревал, что эта машина ему знакома. Отвлекшись от созерцания черного 'БМВ', Сиверов обернулся и еще раз посмотрел на гору, вершину которой венчали белые стены и башни старого королевского замка. Оттуда, со стены, по-прежнему сверкали фотовспышки, особенно хорошо заметные в сгущающихся сумерках. Позиция выглядела просто идеальной: даже с галереи для туристов двор бен Вазира был виден как на ладони, а если еще забраться на одну из башен...
Глеб облокотился о парапет, закурил новую сигарету и прикинул, что могла бы дать ему такая вылазка – естественно, при условии, что ему удастся протащить в замок дальнобойную винтовку пятидесятого калибра с мощной оптикой.
Конечно, уничтожение аль-Фаттаха – дело заманчивое само по себе. А главное, никто не побежит жаловаться в полицию, даже если вместе с аль-Фаттахом Глеб перещелкает, как куропаток, хоть дюжину арабов. Им это просто ни к чему, у них свои законы и своя полиция, и, если уж открывать огонь из засады, убить придется всех, кто находится в доме и вокруг него, до последнего человека. В противном случае уже через полчаса на смену каждому убитому придут трое, а то и пятеро...
Кроме того, час тотального уничтожения еще не пробил. В данный момент Глебу была нужна информация, а не скальпы. Если Халид бен Вазир и сотрудничал с 'Аль-Каидой', то он являлся лишь одним из промежуточных звеньев в длинной цепочке, по которой на Кавказ из неизвестного источника переправлялись инструкции, деньги и оружие. Задача агента по кличке Слепой состояла как раз в том, чтобы пройти по этой цепочке до самого конца – или начала, если угодно, – а не в том, чтобы оборвать ее посередине.
Да и раздобыть хорошую снайперскую винтовку было негде. Если уж на то пошло, негде было взять даже плохую. После гибели агентов, которые снабдили его оружием и информацией о бен Вазире, у Глеба остался лишь один канал, использование которого предусматривалось только в экстренной ситуации.
