переброситься парой слов с симпатичной собеседницей и завязать короткое, ни к чему не обязывающее знакомство, таким образом, пропала. 'Ну и черт с ней', – подумал Дмитрий Владимирович. В конце концов, ему сейчас было не до конского флирта.
На электронном табло появилась надпись, разрешающая расстегнуть привязные ремни. Генерал щелкнул пряжкой и покосился на соседку, прикидывая, не позаботиться ли и о ней. Колебался он совсем недолго и в результате решил не соваться со своей непрошеной помощью: еще, чего доброго, схлопочешь по физиономии, а там и до скандала недалеко. Того и гляди, в суд подаст – за сексуальные, сами понимаете, домогательства... Тьфу! Навыдумывали законов на свою голову... Мужики ведь выдумывали, не бабы! Бабам такого не сочинить, они только и умеют, что на шее сидеть и при этом жаловаться: ах, нас притесняют, ах, дискриминируют! Это как с неграми. Эти черномазые самые главные расисты и есть, белые для них – дерьмо, грязь. И опять же, кто виноват? Да сами белые и виноваты! Пустили козлов в огород, а их надо было в черном теле держать, сволочей, раз уж они так своим цветом кожи гордятся!
А евреи? Государство у них, видите ли, свое! Мало им того, что во всем мире, куда ни ткнись, все теплые местечки заняли, так им еще и государство подавай! Хотя, с другой стороны, черномазых в своем регионе они в узде держат. Вот дать бы им волю, сказать: давайте, пейсатые, действуйте, чтоб ни одной заразы мусульманской на тысячу километров вокруг вас не осталось! А потом, когда управятся, – а они управятся, это даже к гадалке не ходи, – гвоздануть по ним боеголовкой. Ну а как шлак остынет, собрать по всему свету всех этих Бернстайнов да Рабиновичей, поселить на то же место, обнести забором, чтоб не расползлись, тараканы носатые, и – еще одну боеголовку! И так – до победного конца. Пока евреи не кончатся. И этого умника из госдепа туда же – желательно в первых рядах. Вот ведь сволочь скользкая, придумал-таки, как вывернуться...
Генерал-майор Андреичев был раздражен и озабочен. Хитрый еврей Бернстайн действительно умудрился измыслить способ, с помощью которого испортил Дмитрию Владимировичу все удовольствие от одержанной победы. Ощущение было такое, словно во время парада на Красной площади ему на новенький, шитый золотом генеральский мундир нагадил голубь размером с бегемота. Во-во, в точности так! Вроде и парад продолжается, и ордена со звездами на месте, и марширующие колонны по-прежнему держат равнение на трибуну, честь тебе отдают, а удовольствия никакого, и даже наоборот – срамно парад-то принимать, когда с фуражки дерьмо капает!
Разумеется, генерал не мог с уверенностью утверждать, что эту штуку придумал именно Бернстайн. Скорее всего преподнесенный американцами сюрприз явился плодом, так сказать, коллективного творчества. Но приятнее было все-таки думать, что во всем виноват проклятый еврей, который с первого взгляда не понравился Дмитрию Владимировичу, а не старый знакомый, почти что приятель, Джонни Уэбстер.
Самолет пробил облака, небо за иллюминатором стало ярко-синим, а тучи, снизу казавшиеся грязно-серыми, засверкали праздничной, первозданной белизной. Они расстилались внизу, как бескрайнее снежное поле, по которому хотелось, как встарь, с гиканьем пробежаться на лыжах – от души, в полную силу, чтобы ветер свистел в ушах, а щеки розовели от чистого морозного воздуха и молодого беспричинного восторга.
От этой картины у генерала не то чтобы улучшилось настроение, но все-таки ему как-то полегчало. Раздражение мало-помалу улеглось, и он подумал: 'А чего я, собственно, взвился? Что произошло-то? Не хотят американцы Адамова отдавать, так они и раньше не хотели. Только теперь, голубчики, это не вам решать. Как мы скажем, так вы и сделаете, а если нет, мы вам такой информационный вброс устроим, что вашей хваленой администрации в два дня полный пиндык будет. Да, как скажем... А как скажем-то? Неизвестно... Надо же, как ловко они все с ног на голову перевернули! А главное, это же можно было предвидеть!'
Дмитрий Владимирович едва не застонал от досады. Он испытывал настоящие мучения. Скрыть от начальства сделанное американской стороной заманчивое предложение он не мог, его бы за это просто- напросто стерли в порошок. А докладывать было, извините, жалко – они же все отнимут! Ну не все, так почти все...
Действовать на свой страх и риск? Провернуть дело в одиночку, а потом развести руками: извините, мол, сорвалось? Виноват, дескать, готов понести наказание... А? Пусть хоть разжалуют, хоть увольняют – если дело выгорит, ему это будет, что называется, трын-трава...
'Тпру, родимый! – мысленно прикрикнул на себя генерал-майор Андреичев. – Это куда ж тебя, болезный, понесло? Чего ты, милок, проворачивать-то собрался? Что у тебя есть, кроме этой дурацкой фотографии? Ты ведь ничего не знаешь. Информации – ноль, возможностей – ноль, а все туда же...'
Увы, по всему выходило, что повлиять на ход событий генерал Андреичев не в состоянии. Все, что он мог, это вернуться в Москву и прямо доложить обо всем тем, кто его послал: так, мол, и так, есть два варианта, один – наш, а другой – их, американский; решайте, последнее слово за вами...
И ведь ясно же, что они, суки, решат. Как там Верещагин в 'Белом солнце пустыни' говорил? 'Я мзду не беру, мне за державу обидно'. А им – нет, не обидно. Большая она, держава-то. Сколько ни воруй, все одно что-нибудь да останется. Подумаешь, бывший министр атомной, понимаете ли, энергетики! Стратегические, видите ли, секреты! Главный-то секрет в том, что у нас все на честном слове держится и непонятно, почему до сих пор не развалилось. Но это давно всему миру известно. Так что сомневаться в том, какой выбор сделают там, наверху, не приходится. А генералу Андреичеву сунут в зубы какую-нибудь кость, чтобы помалкивал... А куда он денется-то?..
Хуже всего было то, что Дмитрий Владимирович прекрасно сознавал, что именно и почему с ним сейчас происходит. Это была обыкновенная жадность. Понимать, что тебя неминуемо вынудят изменить интересам родины и что получишь ты за это лишь малую толику того, что мог получить, если бы решил и сделал все сам, и впрямь было обидно. Генерал испытывал мучительный стыд, но корысть была сильнее, и это он тоже понимал.
Басовито гудя мощными турбореактивными двигателями, вместительный пассажирский 'Боинг' летел над затянутой облаками Атлантикой, держа курс на ирландский аэропорт Шеннон. Он шел на высоте девяти тысяч метров, неся на своем борту терзаемого угрызениями совести, жадностью и боязнью высоты генерал-майора ФСБ Андреичева, который больше не чувствовал себя вершителем истории.
Глава 15
Вечер только начинался, в баре по этому случаю было пусто, и Глебу удалось занять столик в самом дальнем углу, откуда была отлично видна входная дверь. Он выбрал место машинально, по давно укоренившейся привычке, и так же машинально отыскал взглядом дверь на кухню, где наверняка имелся служебный выход. Лишь проделав эти обязательные процедуры, он подумал, что в данном случае они, пожалуй, могут оказаться небесполезными: проникновение в закрытый частный клуб было довольно отчаянным шагом и могло привести к далеко идущим последствиям. Неизвестно, был ли в действительности Закир Рашид таким простодушным и недалеким, каким казался; зато в том, что охранник имеет на него зуб, Глеб не сомневался. Рашид мог верить или не верить в то, что входная дверь была открыта, но охранник точно знал, что запер ее, прежде чем покинуть свой пост.
Глеб заказал бурбон. Когда угрюмая, прямо как в российской глубинке, толстая и не слишком опрятная официантка принесла выпивку, он кивнул в знак благодарности и сделал небольшой глоток. Бурбон оказался хорош; ощущая его бархатистый огонь, Слепой попытался отогнать тревожные мысли. В конце концов, думал он, не так страшен черт, как его малюют. Устраивать заварушку среди бела дня в двух шагах от своего драгоценного клуба они наверняка не станут. Может быть, попытаются проследить, выяснить, где остановился излишне проворный и любопытный корреспондент агентства 'Рейтер', и свести с ним счеты позже. Это сколько угодно; искать в многомиллионном городе человека, которого на самом деле не существует, – дело увлекательное, и заниматься им можно до бесконечности.
Бар располагался буквально в полутораста метрах от спортивного зала, где тренировал свою подростковую банду когда-то известный турецкий баскетболист, а сейчас главный тренер частного спортивного клуба Закир Рашид. Полтораста метров – расстояние ничтожное, но граница мусульманского
