обычай, не мы с тобой, Лесник, его придумали, не нам и отменять, правда?
– Правду говоришь, мил человек, – и Лесник на кривых ногах двинулся к дому.
Скрипнула, а затем хлопнула дверь. А пила продолжала вращаться, правда, мотор уже не выл, работал ровно.
Кощей нагнулся, поднял прутик, постучал им по колену, как хлыстом, затем сунул его в пилу.
– Ого, кусается! – сказал Кощей и, подойдя к Бурому, толкнул его своим ковбойским сапогом в спину. Бурый, не сопротивляясь, растянулся на земле. – Вставай, что ли.
Бурый медленно начал подниматься.
– Выключи, – бросил Кощей.
Бурый чуть ли не головой воткнулся в эбонитовую черную коробку и судорожно вдавил красную кнопку. Диск медленно замирал, наконец совершил последний оборот, и стали видны огромные зубья дисковой пилы. Каждый зуб сверкал.
– Значит, хочешь жить?
– Хочу, хочу, Гриша!
– Тогда пошли в дом.
Бурый бросился открывать дверь Кощею. Он был перепачкан, на глазах блестели слезы радости. Самое страшное миновало, теперь он действительно был готов на все.
Сели за стол. Перед Бурым стояла рюмка, до половины наполненная водкой, сверху на ней лежал кусочек черного хлеба.
– За что выпьем? – осклабился Лесник.
– За него, – визгливым голосом произнесла баба Лесника.
– Пей, Бурый, за свое же здоровье.
Пить Бурому было страшно неудобно, но и не выпить он не мог. Снял хлеб и дрожащими пальцами поднес рюмку с водкой к гипсовому воротнику. Вытянул губы и стал отклоняться всем корпусом. Сделал несколько глотков, а затем его лицо исказила гримаса боли. Он схватился за горло, словно пытался разорвать гипсовый воротник.
В рюмке была отрава, Бурый даже не успел доползти до ведра с водой.
Хозяйка и хозяин дома смотрели на умирающего Бурого без сострадания.
– Собаке – собачья смерть, – сказал Лесник и выпил свою водку.
Не чокаясь выпили и остальные. Бурый уже не шевелился.
– Прав ты был, с циркулярной крови много. А так, закопаем под муравейником, и дело с концом. Выбросите его пока во двор, чтобы в доме не лежал! – приказал Кощей, и телохранитель с шофером выбрались из-за стола, поволокли труп Бурого во двор.
– Крут ты, – сказал Лесник.
– Ты на моем месте поступил бы точно так.
– Наверное. Дело наше такое.
– Давайте-ка, мужчины, блинчики с мясом, – предложила женщина, ставя на стол большую тарелку зажаренных, еще дымящихся блинов.
– А вот это с удовольствием. Крови не люблю.
Глава 14
Марат Иванович Хазаров от природы был человеком крайне осторожным. Всякие мелочи и отклонения от намеченного плана, даже маленькие, раздражали его до чрезвычайности. Хотя, как всякий врач, тем более врач-психиатр, он умел глубоко прятать свое недовольство, и посторонний заметить его не мог.
Так было и сейчас. Этот странный тип, которого приволок Грязнов, которого вместе с санитаром он пичкал наркотиками, вызывал у Хазарова не просто раздражение, а недовольство. Комбат стал головной болью врача. Утром, зайдя в госпиталь проведать немца, в общем-то удачно, можно сказать, талантливо прооперированного, Марат Иванович подошел к двери камеры и заглянул туда. Неопрятный, опустившийся человек, давным-давно не бритый, не чесанный, страшный, как сама смерть, сидел на полу и грязным ногтем что-то чертил на бетоне, выводил какие-то замысловатые фигуры.
Услышав движение за дверью, заточенный вдруг ожил, вскочил на ноги, прильнул к толстому стеклу, буквально завыл:
– Эй, эй, доктор! Или кто ты там, мать твою… Ты, наверное, мне дозу принес? Так давай же, чего медлишь!
– Какую еще дозу? – с негодованием выкрикнул Хазаров и показал узнику кулак.
Того это не удивило и тем более не испугало. Он расхохотался как безумный и показал в ответ Хазарову два огромных кулака в ссадинах и шрамах. Некоторые ссадины кровоточили, мужчина за дверью слизывал с них кровь, плевался, хохотал и подмигивал Марату Ивановичу. Психов, алкоголиков, всевозможных шизофреников Марат Иванович видел за свою жизнь великое множество. Как-никак он являлся автором трех книг, одна из которых даже использовалась в медицинских учреждениях как учебное пособие.
– Тебя как зовут? – спросил главврач.
– Рублев, Рублев Борис Иванович, – Комбат четко, словно перед ним был генерал, вытянулся во фронт, прижал руки по швам и заговорил, вскинув голову. Но возбуждение узника было недолгим.
– За что ты здесь сидишь, Рублев, а? – спросил психиатр.
– Мне здесь хорошо, меня здесь кормят.
«Да, он точно конченый», – решил Хазаров, глядя в пустые, без блеска мысли безумные глаза узника.
– А кто тебя здесь держит?
– Как это кто – капитан Советской Армии Валерий Грязной.
– Какой еще капитан? – уточнил Марат Иванович.
– Капитан десантных войск четырнадцатой бригады специального назначения.
– Какой к черту бригады? – громко крикнул Хазаров.
– Десантной, десантной, – дважды произнес Комбат вялым, бесцветным голосом.
Марат Иванович услышал гулкие шаги, а затем, обернувшись, увидел, что к нему бежит с перекошенным от ярости лицом Валерий Грязнов.
– Слушай, Марат Иванович, об этом мы с тобой не договаривались.
– Да, не договаривались, – закричал Хазаров, – но и я с тобой, Грязнов, об этом не договаривался. Ты этого урода сюда приволок, ты с ним и разбирайся, как можно скорее! Мне все это надоело, вот здесь уже твои причуды и выдумки! Вот здесь! Вот здесь! – и главврач ребром ладони провел по собственной шее.
– Не кипятись, Марат Иванович, пара дней, может, пара-тройка, и этого придурка здесь не будет. Ты же видишь, он конченый.
– А если он убежит, кому-нибудь расскажет, что тогда, Грязнов?
– Эй, ты знаешь, где находишься? – постучал по стеклу костяшками пальцев Грязнов.
– Никак нет, – услышал он в ответ голос Рублева. Тот сидел под дверью и, задрав голову, смотрел на светящееся стекло.
– Вот видишь, Марат Иванович, а ты волнуешься. Он ни хрена не знает, даже, наверное, забыл собственное имя и фамилию.
– Нет, Валерий, свое имя он помнит. Кстати, твое тоже помнит. Я вот, поверь, даже и не знал, что ты – отставной капитан десантных войск.
Грязнов немного побледнел, а затем, отвернувшись, сплюнул под ноги и растер собственный плевок.
– И что из того? У каждого в биографии есть хорошие страницы и не очень.
– Ну ладно, о хороших и плохих страницах в биографии поговорим в другой раз, а сейчас послушай
