меня, Валерий, убери его отсюда. И чем быстрее ты это сделаешь, тем будет лучше для нас. Кстати, жена Шнайдера скандалит, говорит, твой пленник и возня вокруг него действуют на нервы Шнайдеру, что не дает ему никак выздороветь.
– Ладно, уберу. Что ты меня пилишь, Марат Иванович, словно я чурбан, а ты циркулярка? Трахать ее некому, вот и скандалит.
– Я бы тебе и слова не сказал, но ты же сам должен понимать, дело налаживается, я еще клиентов на операции нашел. Все люди богатые, два клиента с Востока, один голландец и один швед. И с обоих азиатов и с европейцев можно сорвать хорошие деньги. На круг миллион долларов получится, а как тебе такая перспектива?
– Нормальная перспектива, – Грязнов потер ладонь о ладонь, словно бы они говорили о какой-то пустяковой сделке, не связанной с человеческими жизнями, словно договаривались о продаже четырех ящиков кока-колы.
– Видишь, перспективы, можно сказать, прекрасные.
А ты занимаешься черт знает чем, лучше бы доноров подбирал. Я тебе все расскажу, дам параметры, данные, занялся бы этим делом!
– Конечно займусь, Марат Иванович, работа прежде всего. А это просто мой старый должник.
– Сдается мне, Валерий, что не он твой должник, а ты его.
– Можно и так сказать. От перемены слов значение не меняется, смысл остается прежним. Он мой враг.
– Не люблю я таких дел. Ты же знаешь, я врач, человек гуманной профессии…
– Марат Иванович, ты еще скажи…
– И скажу, Грязнов, клятву Гиппократа давал, – мужчины, глядя в глаза друг другу, рассмеялись, и рассмеялись не злобно. – Но и ты присягу давал, так что его убери, убери. У меня, кстати, дела, пойду гляну на Шнайдера, поговорю с хирургом.
– Давай, – Грязнов припал к стеклу и принялся рассматривать своего пленника.
Лицо Грязнова стало как у ребенка, который рассматривает пойманного и посаженного им же самим жука в стеклянную банку, накрытую капроновой крышкой. Комбат в его понимании уже не был человеком, он являлся букашкой, козявкой, которая стоит только любопытства, ножками перебирает, ручками машет, даже говорить умеет.
– Еще неделю, и ты говорить перестанешь. Ты все забудешь, все!
Хазаров вошел в подземный госпиталь, прикрыв за собой дверь. А по коридору быстрым шагом двигался к камере, где был заточен Борис Рублев, санитар Хер Голова.
Уже второй день он был счастлив, ему удавалось сохранить часть наркотика из выданного Грязновым. Валерий следил за руками своего подручного уже не так тщательно, как раньше. Хер Голова научился прикрывать низ ампулы пальцами, пряча часть дозы. И после укола Комбату он делал инъекцию себе.
– Иди сюда, – завидев его, махнул рукой Грязнов. – Как ты думаешь, Хер Голова, сейчас ему дозу двинуть или подождем немного?
Лысый санитар выпятил толстую, мокрую от слюны губу, почти коснувшись ею кончика носа.
– Сейчас надо, уже страдает, – гримасничая, как огромная жаба, произнес он, пытаясь через плечо Грязнова заглянуть в камеру.
– А я думаю, подождать надо.
– Нет, не надо, а то окочурится. Вон как его скрутило, вон как ломает. Сейчас по стене поползет червяком…
– Комбат лежал в углу, свернувшись, как говорится, в бараний рог, заплетя ногу за ногу, поджав их к груди и обхватив колени руками. Все его тело тряслось, голова билась о стену.
– Точно, ломает, – философски заметил Грязнов, опуская руку в карман куртки. – Что ж, тогда вколи.
Дрожащими руками Хер Голова принял ампулу.
– А шприц у тебя есть?
– Есть, есть, а то как же. В прошлый раз иголка сломалась.
– Как сломалась? – буркнул Грязнов.
– Ну не сломалась, согнулась. Вены у него уже поуходили, я, наверное, в кость ткнул.
– Смотри мне, Хер Голова, а то твою башку откручу.
– Не надо, не надо, что вы!
– Смотри, чтобы все было тихо. Он уже на тебя не бросается?
– Да нет, он мне руки лизать готов, совсем стал ручным, как та собака.
– Это хорошо, это очень хорошо. А такой был сильный, такой резкий, но я его обломал, – чувство собственного достоинства, чувство превосходства буквально распирало Валерия Грязнова.
Он раздувался, как жаба на кочке. Он шел по коридору с высоко поднятой головой, словно на параде перед строем, словно вот-вот ему должны вручить орден за подвиги на поле брани.
А Хер Голова на этот раз, слыша, что Грязнов ушел, решил и себя не обделить, не со дна собрать капельки, а уколоть себе почти на четверть шприца.
'Но вначале надо сделать укол этому счастливчику.
Это ж целое состояние Грязнов на него перевел. Можно было бы продать, столько денег ухлопали!'
Хер Голова, как ни пытался, так и не смог сосчитать, сколько денег можно было выручить за все те ампулы с очень дорогим наркотиком, который он извел на мужика по фамилии Рублев и по кличке Комбат, ведь именно так иногда называл его Валерий Грязнов. Да и сам опустившийся, исколотый наркоман время от времени произносил, как какой-то загадочный пароль, слово «Комбат».
– Ну, Комбат, – произнес Хер Голова, я тебе дозу двину.
Комбат задрожал, на потрескавшихся губах появилась растерянная загадочная улыбка.
– Да, да, родной, давай же, давай… Давно жду.
– Много не вколю, – прошептал Хер Голова, – не ты один дозу хочешь.
– Очень хочу! – даже не сказал, а промычал Комбат. – Очень хочу!
Хер Голова распаковал шприц, обломил головку ампулы и, сладострастно сунув иглу в маленькое отверстие, начал втягивать наркотик в шприц. Он делал это так медленно, так осторожно, словно каждая капелька, каждый грамм были для него дороже жизни.
– Давай-ка сюда лапу.
Жгут туго перетянул предплечье. Колоть уже фактически было некуда, сгибы рук стали темные – сплошные синяки.
– Ну где тут твои вены? – ощупывая руку, бормотал Хер Голова. – Ну сжимай, сжимай!
Комбат принялся сжимать пальцы. Вены тем не менее не появлялись.
– Скорее сжимай, сильнее, а то все высохнет!
Но все попытки оказались безуспешными, тогда санитар принялся тыкать иглой, пороть куда ни попадя.
Наконец ему показалось, что он нашел вену. И действительно, руки санитара не ошиблись, он не промахнулся, и игла оказалась в вене, об этом засвидетельствовала кровь, поступившая в шприц.
– Ну вот, слава Богу, – очень медленно, но в то же время проворно санитар сделал инъекцию.
Комбат сел, прижавшись спиной к шершавому бетону, и задрожал Лицо было довольным, глаза – прикрытыми.
– Открой глаза, а то еще сдохнешь тут, буду я за тебя потом отвечать. Грязнов этого мне не простит.
– Хороший человек Грязнов, очень хороший, – прошептал Комбат.
– Да сволочь этот Грязнов, ублюдок, – прошептал Хер Голова.
– Сам ты такой.
– Если скажешь на меня что-нибудь плохое, больше укольчики делать не стану, ясно?
– Так точно! Ты хороший, хороший, добрый, – как ребенку или собаке, говорил Комбат.
