вопрос» – решалась проблема создания автономной еврейской республики в Крыму или в Палестине.
Смерть Рыбкина могла быть и результатом его участия в организации и проведении знаменитой Ялтинской конференции (4 – 11 февраля) 1945 года, где Рыбкин поддерживал контакты с представителями спецслужб США и Великобритании.
А может быть, его гибель каким-то образом была связана с той работой, которую он проводил в последнее перед смертью время по восстановлению связи с нелегальной резидентурой в Турции. Нельзя забывать, что именно в Турции в годы второй мировой войны германским послом работал фон Папен, преемник Гитлера на посту фюрера, которого сталинское руководство стремилось убрать, боясь того, что если фон Папен заменит Гитлера, то Германия еще до окончания войны пойдет на союз с Англией и США. Могли сыграть свою роль какие-либо отголоски недавних военных лет.
Теперь об этом можно лишь гадать. Однозначного ответа на этот вопрос нет.
Москва. Каждый год 8 января на Новодевичьем кладбище можно увидеть мужчину. А у самого обелиска на снегу, как всегда, лежат алые, как кровь, гвоздики. На черном мраморе золотом выбиты слова:
Ниже есть еще одна надпись:
Мужчина с непокрытой головой, стоящий у этого памятника – сын Алеша, Алексей Борисович Рыбкин.
Наши отношения с Зоей Ивановной постепенно становились все теплее и доверительнее. Зимой 1979 года Зоя Ивановна с младшим сыном приехала ко мне в гости в Берлин, где я в то время работал. Мы перешли с ней на «ты», и во время одной из прогулок по городу, печально заметив, что весной погиб ее старший сын, а год назад умерла моя родная мать, она предложила мне называть ее мамой.
Особенность моих отношений с Зоей Ивановной состояла в том, что изо всех ее родных и близких я был единственным, кто принадлежал к той же, как она говорила, «конторе», а из всех коллег по работе во внешней разведке – был единственным, кто входил в круг семьи.
Поэтому все, что написано в этой книге, она пересказывала мне по нескольку раз во время наших частых и длительных встреч. Многие родственники и коллеги, и я в том числе, неоднократно советовали написать воспоминания о разведке, но ее останавливал барьер секретности. Она не знала, что можно, а что нельзя говорить о своей прошлой работе. Толчком к тому, что она все же взялась за эту книгу, будучи прикованной болезнью к постели, послужили многочисленные публикации о ней в прессе в период 1990 – 1991 годов, в которых правда перемешивалась с небылицей. Именно поэтому первое издание ее книги называлось «Теперь я могу сказать правду».
Многие эпизоды, которые, видимо, больше всего волновали ее и затем нашли свое место на страницах этой книги, она пересказывала вновь и вновь. Но чаще всего возвращалась к одной и той же теме, застрявшей, как заноза, в ее сердце на всю жизнь: к гибели ее мужа Бориса Аркадьевича Рыбкина. И если другие эпизоды повторялись ею совершенно точно, то к рассказу о трагической смерти мужа постоянно прибавлялись все новые и новые детали.
И вот однажды, примерно за полгода до кончины она попросила меня достать из ящика письменного стола большой бумажный пакет и сказала: «Здесь я написала о том, как погиб Борис Аркадьевич. Этого еще никто не читал. Возьми с собой, потом вернешь». Дома, прочитав содержание конверта, я понял, что Зоя Ивановна хочет, чтобы я оставил у себя копию. Так я и сделал.
Но прежде чем познакомить читателя с письмом Зои Ивановны о гибели мужа, я хочу рассказать о некоторых нюансах их супружеских отношений, показать, почему трагическая смерть мужа не давала покоя Зое Ивановне до конца ее дней.
Дело в том, что когда Зои Ивановны уже не стало, я обнаружил в ее архиве несколько неотправленных писем той роковой поры. На тот свет. К покойному, но по-прежнему любимому мужу. На грани смерти и жизни. Которые до сего времени никто не читал.
Всего их шесть. Первое письмо – крик раненой Души женщины – вообще не датировано. Второе и третье – почти через месяц после гибели мужа… Последнее написано в июле следующего, 1948 года. Я предлагаю читателю четыре письма. Вот они.
