окоченела.
Приехала к маме, сказала, что мне нездоровится. Она взглянула на меня и с тревогой спросила: «Говори, что случилось?» Я ответила, что Борис попал в автомобильную катастрофу и отправлен в больницу, но жизнь его вне опасности. «Не расстраивайся и не переживай, ну сломал руку или ногу. Срастется, заживет. Мое сердце чует, что все обойдется благополучно».
На следующий день я поехала на работу. Мне казалось, что я приеду и мне скажут, что Борис жив. Но сотрудники уже знали о гибели Рыбкина. Это я поняла по их виду, по отношению ко мне.
Меня снова вызвали к Эйтингону.
Он сказал, что «происходит какая-то чертовщина», что ему звонили из Будапешта и сообщили, что под Будапештом обнаружена разбитая машина «эмка» и в ней два трупа: полковника Рыбкина и солдата-шофера. Звонил в Прагу, там Эйтингону сказали, что генерал Белкин, который ехал из Карловых Вар в Прагу утром 27 ноября, увидел на обочине дороги, недалеко от Праги, смятую машину «шкода» и в ней два трупа, в одном из которых, находившемся на переднем сиденье рядом с водителем, Белкин опознал полковника Рыбкина Б. А. Белкин вынул из кармана Рыбкина документы и поехал дальше в Прагу, чтобы сообщить о случившемся и потребовать расследования.
Какая-то надежда затеплилась в моем сердце. «Не может человек в течение двух дней погибнуть дважды, один раз в автомобильной катастрофе под Прагой, а второй раз под Будапештом, в таких же обстоятельствах: он жив!»
Вызвали меня к министру Абакумову. Он выразил мне свои соболезнования и сказал, что ведется расследование, создана комиссия.
К вечеру того же дня выяснилось, что за рулем машины «шкода» сидел майор (?) Волков, сотрудник 4-го Управления. Поскольку сам Рыбкин был отличным водителем машины, значит, Волков возил его или на свидание с каким-то человеком, или другие обстоятельства дела требовали, чтобы Рыбкин был не за рулем. В Праге, в морге, выяснилось, что Волков был в шоковом состоянии, что у него всего-навсего сломано одно ребро, весь удар пришелся на Рыбкина Б. А.
В машине «эмка», что попала в катастрофу под Будапештом, был капитан Суриков в шинели, папахе и с удостоверением личности полковника Рыбкина Б. А. (Рыбкин перед отъездом в Прагу оставил свою шинель, папаху и удостоверение личности в Бадене, уехав выполнять задание в Прагу по удостоверению на имя Тихомирова Александра Николаевича). 28 ноября погода была холодная, а у Сурикова, который находился в Бадене в командировке, не было с собой шинели. Его вызвали в Будапешт, и он решил надеть шинель и папаху Рыбкина и взял с собой удостоверение личности полковника Рыбкина Б. А.
Суриков и солдат-водитель оба погибли в автомобильной катастрофе при неизвестных обстоятельствах.
Так и осталось неизвестным, как же произошли обе катастрофы со «шкодой» и «эмкой».
29 ноября 1947 года тело Рыбкина Б. А самолетом было доставлено в Москву, в институт им. Склифосовского. В свидетельстве о смерти дата смерти обозначена «29 ноября 1947 г.», причина смерти: «перелом основания черепа». Место смерти: «Москва».
От меня скрывали, что Рыбкин доставлен в Москву, говорили, что гроб с его телом везут на грузовой автомашине. И только 2 декабря утром меня привезли в клуб им. Дзержинского, где был установлен гроб с телом Рыбкина. Было много венков и цветов. Я подошла ближе. Лицо мужа не было повреждено, высокий лысый лоб был чист. Я хотела поправить розу, надвинувшуюся на его щеку, сдвинула ее и за правым ухом увидела зияющую черную рану… Его сложенные на груди руки тоже были чисты, без ранений и царапин. А через несколько дней мне принесли его часы, которые я ему подарила и которые он всегда носил на левой руке. Ремешок и сами часы были сплошь покрыты запекшейся кровью.
В клубе собралось много народа. Гроб выносили генералы, в том числе П. А. Судоплатов, которого вызвали из командировки… В крематории речи… салют… Через несколько дней урну с прахом захоронили на Новодевичьем кладбище в склепе, поверх которого насыпали могильный холм. И снова речи…
После похорон мне стали приносить деньги: зарплату Рыбкина за несколько месяцев, пособие, его накопления в кассе взаимопомощи, услугами которой мы никогда не пользовались. На окнах лежали пачки денег, набралось что-то около 70 000 рублей. Через несколько дней была объявлена денежная реформа и 70 тысяч превратились в 7 тысяч. На эти и свои деньги я поставила Рыбкину Б. А. памятник.
Сразу после похорон я написала министру Абакумову рапорт с просьбой перевести меня на работу в 4-е Управление и поручить мне дальше вести дела Рыбкина Б. А. Мне в этом было отказано, хотя мы с Рыбкиным были на одинаковой должностной ступени.
Почему я написала этот рапорт? Во-первых, мне хотелось принять эстафету от мужа, с которым я работала много лет, была его заместителем за границей, когда он был там резидентом. Мне хотелось чувствовать его руку. Во-вторых, у меня было смутное, даже неосознанное желание выяснить обстоятельства гибели Рыбкина. Какое задание он выполнял. Судоплатов как-то в разговоре много позже сказал мне, что в Праге Рыбкин организовывал связь с нелегальной резидентурой Николая Варсонофьевича Волкова в Турции.
В это же время происходило отделение разведки от МВД и объединение ее с военной разведкой. Я была членом комиссии по разработке задач и положения о советской разведке, которая стала называться «Комитетом информации при СМ СССР». Возглавлял эту комиссию от ЦК партии Б. Н. Пономарев. В середине декабря Комитет информации (КИ) переехал в новое место за ВДНХ, где сейчас размещается Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Однажды я поехала к Судоплатову П. А., который со своей службой остался в МВД СССР, и попросила его показать мне все документы и фотографии, раскрывающие обстоятельства гибели Рыбкина и Сурикова. Судоплатов, с которым мы были дружны и эта дружба возникла в Финляндии, где Судоплатов жил на нелегальном положении, а Рыбкин был там резидентом под легальной крышей, я – заместитель резидента. Судоплатов сказал, что оба случая аварии тщательно расследовались, виновные не найдены, что фотографии страшные и незачем «травить себе душу».
Как-то в разговоре с женой Судоплатова – Кагановой я сказала, что хочу просить министра МВД показать мне все документы об обстоятельствах гибели Рыбкина и хочу сама разобраться во всем этом. Дело в том, что за две недели до гибели Рыбкина и Сурикова почти в аналогичных обстоятельствах погиб в автомобильной катастрофе народный артист СССР Михоэлс. Ходили разные слухи о том, что эта катастрофа была не случайной…
Каганова просила меня не делать этого. «Борис работал в подчинении Павла (Судоплатова), – сказала она. – Рследование твое ничего нового не даст, Бориса к жизни ты не вернешь. Не трепли нервы ни себе, ни Павлу». Я согласилась.
В январе 1948 года замнач управления КИ полковник Д. Г. Федичкин, в подчинении которого я работала сказал, что он едет работать в Прагу и формирует группу оперативных работников, в которую хочет включить и меня. Я отказалась. «Куда угодно, только не в Прагу. Там я сейчас работать не смогу».
У читающих этот документ может возникнуть законный вопрос – почему я, спустя 33 года после гибели Рыбкина, поднимаю этот вопрос.
Этот вопрос жжет меня все тридцать три года. А вчера, 28 июля 1980 года, у меня был Дмитрий Георгиевич Федичкин и мы почему-то вспомнили и те далекие годы и гибель Рыбкина. Дмитрий Георгиевич сказал мне, что он передал мне лично фотографии с места катастрофы, в которой погиб Рыбкин. Я этого момента абсолютно не помню. Память у меня не плохая, и уж, конечно, в моем сознании сохранились бы эти фотографии. Но я ровным счетом ничего не помню, связанное с фотографиями или документами, связанными с гибелью Рыбкина. Федичкин сказал, что он отлично помнит, что вызвал меня к себе в кабинет, что мы сели друг против друга у столика перед письменным столом, что он выложил на стол фотографии, что я взглянула на них и мне стало плохо. Но потом я эти фотографии взяла с собой. Ничего этого я не помню. Может быть, у меня тогда произошел какой-то мозговой спазм и образовался провал в памяти. Если бы я взяла эти фотографии, то в семье об этом знали бы. И куда девались эти фотографии? Не помню, абсолютно никакого даже смутного отпечатка в памяти не осталось.
Я рассказала Федичкину обстоятельства гибели Сурикова, о чем он не знал. А когда я показала
