письма Рыбкина и рассказала Д. Г. Федичкину все, что мною написано выше, он сказал, что «от Белкина всего можно было ждать». Охарактеризовал Белкина крайне отрицательно, сказал, что, если ему память не изменяет, Белкин был махновцем, что он в политическом отношении человек нечистоплотный, и снова повторил: «способный на все».
Когда-то мой старший сын Рыбкин Владимир Борисович рассказал мне, что, будучи в командировке в Крыму, он встретился там с шофером генерала Белкина, который ему рассказал, что в 1947 году недалеко от Праги он видел разбитую машину, в которой погиб полковник Рыбкин. «Это был мой отец», – сказал шоферу Владимир. Сегодня я вспомнила об этом и попросила Владимира восстановить в памяти детали разговора с шофером.
Владимир рассказал, что году в 1960 – 1961 он, работая тогда в КГБ, был в командировке в Симферополе, где оборудовал радиостанциями оперативные машины. Однажды он поехал по Крыму на автомашине. Шофер Владимир Черноусое по дороге рассказал ему, что в свое время он работал личным шофером у генерала Белкина. Однажды осенью 1947 года в Будапеште генерал Белкин разбудил его ночью и велел ехать в Прагу по указанной им дороге. Недалеко от Праги они увидели разбитую машину. Авария произошла, по-видимому, только что. Белкин велел остановиться. Они подошли. На переднем сиденье, рядом с водителем лежал мужчина, весь в крови. Он был мертв. «Это полковник Рыбкин», – сказал Белкин. Вместе с шофером они забрали из карманов документы и полевую сумку. Водитель «шкоды» тоже был мертв. Поехали в Прагу. «Так вы что – ехали заведомо на место катастрофы? Так, что ли?» – спросил Владимир Рыбкин. «Да, – ответил Черноусое, – мне показалось странным, что Белкину ночью вздумалось ехать в Прагу, что он сам указывал, какой именно дорогой ехать…» Потом Черноусое посмотрел на Владимира и сказал: «А вы ведь тоже Рыбкин. Родственник, что ли?» – «Это был мой отец», – ответил Владимир. Черноусов замолчал и на дальнейшие расспросы Владимира отвечал незнанием.
Итак, как же и от чьей руки погиб Рыбкин?
Может быть, когда-нибудь то, что я написала, поможет прояснить обстоятельства гибели Рыбкина. Пригодится для истории нашей разведки.
Рыбкин Борис Аркадьевич был не рядовым разведчиком. Он был прежде всего коммунистом кристальной честности. Ему чуждо было хвастовство, чинопочитание, он был скромен и абсолютно бескорыстен. Горячее сердце коммуниста, холодный и трезвый расчет в работе, чистые руки – это девиз Дзержинского был девизом его жизни. Он был честен и принципиален (дело «Директора» и «Красной капеллы», дело «Поэта», его письмо в ЦК партии в защиту б. военного атташе в Финляндии Петра Иванова…). Можно привести множество примеров, когда он, отстаивая свою принципиальную позицию, заранее знал, что это будет стоить ему понижения по должности, непредставления к ордену и пр. Но он не поступался в партийных принципах!»
Это письмо 3. И. Воскресенской я дополню воспоминаниями З. В. Зарубиной.
«БЕЛКИНА Михаила Ильича я хорошо знаю, поскольку он жил с нами в соседнем подъезде в доме КГБ на улице Чкалова в Москве. Знаю его жену Ольгу Ивановну и двоих детей. Мы общались семьями. В настоящее время его младший сын Илья занялся бизнесом в области культуры.
М. И. Белкин был заместителем Абакумова – начальником контрразведывательного управления СМЕРШ в звании генерал-лейтенанта. Послевоенные годы он был нашим представителем в Юго-Восточной Европе с местом пребывания в Вене. Его арестовали где-то в 1950 – 1951 годах вместе с женой. Тогда арестовывали, как мы говорили, подъездами, сначала один подъезд, затем другой. Сидел он не долго. После освобождения из тюрьмы пошел работать простым рабочим на завод, с которого он был призван на работу в органы государственной безопасности. Когда он умер, то на похоронах было много рабочих с этого завода, которые хорошо отзывались о нем и гордились, что генерал-лейтенант не побрезговал и вернулся на работу к ним на родной завод.
Знаю я и капитана, или майора, Сурикова, который работал в одном управлении с Б. А. Рыбкиным под руководством П. А. Судоплатова. Познакомилась я с Суриковым как раз в кабинете Судоплатова, когда его направляли на работу не то в Прагу, не то в Будапешт. Я должна была курировать его семью во время его нахождения в командировке. Суриков отнесся ко мне более чем сдержанно, так как воспринял меня не как сотрудницу, а как дочь генерала Зарубина. Но с его женой Симой мы были в очень хороших отношениях.
И вот после его смерти я получаю от него письмо. Я впервые получила письмо от уже умершего человека. Это было письмо-исповедь. Видимо, Сима писала ему обо мне и о моей заботе о ней. В письме он просил извинить его за то, что он принял меня не за того человека. «Мне сегодня сорок лет, – писал Суриков, – и вот я подумал…» И дальше шли извинения и комплименты в мой адрес».
Глава 12. Разведка и литература
На долю Зои Ивановны Воскресенской выпало прожить две удивительно яркие жизни – одну в разведке, другую в литературе.
Еще в детстве она много читала, постоянно общалась с природой, сочиняла пьесы для школьного драмкружка, сама в них играла и часто задумывалась, какая судьба ждет ее впереди.
Зоя Ивановна с нежностью вспоминала это счастливое, беззаботное время. «Общение с природой, великолепная библиотека у начальника станции, к которой я имела доступ, учеба в гимназии, а затем в трудовой школе, занятия в студии художника В. К. Штемберга, участие в самодеятельном театре; старый дуб на краю оврага, на котором было прочитано столько книг, пролито столько слез над судьбами любимых героев; Пушкин и Станюкович, Майн Рид, Жюль Верн, Бичер-Стоу, Войнич и Джованьоли, Гоголь и Лесков и, конечно, Чарская, – кто из девочек нашего поколения не увлекался ею. Все это, несмотря на голодные зимы и весны (летом и осенью кормил лес, кормила река), делало детство счастливым».
Детство кончилось в 1920 году, когда не стало отца.
«С казенной квартиры нас выселили, дали теплушку, и мы отправились в Смоленск, где жили сестры матери, – пишет З.И. Воскресенская в своей автобиографии. – Этот переезд для меня был переездом из детства сразу во взрослую жизнь. Отрочества у меня не было. Я стала кормилицей семьи, два младших брата только начали учиться в школе».
В комсомол ее приняли единогласно. Но дома ждал скандал. В то время об этой молодежной организации и ее членах распространялись нелепые сплетни. Их представляли людьми, лишенными нравственных и моральных устоев. Зоина мать верила этим наговорам и поэтому страшно испугалась за дочь.
«Моя бедная мама, – расскажет позднее писательница, – которая прошла со мною всю жизнь, была единомышленником и бесстрашным помощником, тогда оплакивала меня горше, чем отца, умершего за два года до этого. Была какая-то дикая бессонная ночь. Мои младшие братья ревели, глядя на рыдающую мать.
По путевке губкома комсомола Воскресенская в семнадцать лет пришла на работу в колонию малолетних правонарушителей в поселке Старожище. «Должность называлась по-военному: политрук. Мы все жили тогда еще дыханием недавно окончившейся гражданской войны, – вспоминает Воскресенская. – Мы комсомольцы младшего поколения, вместе с ребятами сокрушались, что по малости лет не успели участвовать в революционных боях и гражданской войне. Наши воспитанники хотели много знать, и прежде всего то, как жили, за что боролись герои Гражданской войны Ворошилов и Буденный, Чапаев и Котовский, Лазо и Пархоменко… Работая в колонии я задумала написать книгу о беспризорниках, их судьбе. Собрала большой материал – биографии ребят, словарь блатного языка, песни, крохи какого-то своего опыта, написала большую повесть, но к моему счастью, в это время вышла книга Макаренко. Прочитав эту книгу я поняла, насколько беспомощна, незрела и никому не нужна моя повесть и все сожгла…
С 1929 по 1956 годы я находилась на военной службе, вела пропагандистскую работу, постоянно обращалась к опыту работы большевистских организаций, изучая жизнь и труды Владимира Ильича
