существовало.
Энергия Медузы, которая может охватить женщину и заставить се «увлечь с собой» мужчину, «схватить и разорвать его на куски», - это энергия, которая может охватить ее собственную маскулинность, сделав ее импотентной, «употребленной и уничтоженной жертвой».
Мужчины с полным основанием могут связывать эту холодную, свирепую, разъедающую часть темной стороны женственности с соблазном зла и разрушением плоти. Попав в ловушку Медузы, мужская анима оказывается заключенной в мрачной пещере. Душа мужчины «растворяется в агонии и самоуничтожении». То же самое справедливо в отношении женской души и ее творческого духа.
Одним аспектом мрачной пещеры является бессознательное тело, застывшее, как айсберг, при полном отсутствии личного чувства, ужесточенное стрессами и неосознанными потребностями: больше работать, больше достигать, получить больше денег, увеличить власть, больше пить, больше курить, больше есть, больше заниматься сексом. Каждый человек, мужчина или женщина, пребывающие в бесчувственном теле (появляющемся в сновидениях в образах замерзших людей, снежных пейзажей и непроницаемого стекла), являются жертвами Медузы, постепенно превращающими в камень себя и своих любимых. Ничто не получает личную, чувственную оценку. Все чувства частично заперты, ибо открыть их - значит разбудить спящий вулкан.
Однако эта энергия Медузы может быть воодушевляющей и укрепляющей. Если мы отважимся пойти на риск, спустившись вниз, от головы до торса, мы можем во мраке найти свою душу и задать вопросы, которые ее расшевелят, открывая каждый ее закуток в процессе доведения до сознания. Тело становится воплощением, взгляд - озарением. София, телесная мудрость, начинает свое движение в душе. Душа переживает себя как часть Шекинах, творческого света, Невесты Бога. Вместо того чтобы оставаться темной пещерой, тело становится откровением Божественной красоты. Сердце превращается в брачную обитель, где душа, живущая в пространстве и времени, открывается духу, отстраненному от жизни и смерти. Это любовь Жениха и Невесты.
Не осознавая премудрости Софии, озаряющей не только наше тело, но и тело творения, мы будем испытывать недостаток кардинальной связи с собственным чувством. Мы судим своими мозгами, забывая, что имеем сердце, легкие, кишки и селезенку. Кроме того, в силу человеческих ограничений нам определенно не хватает настроя своего окрыленного духа. Без воплощения души в человеческом чувстве не может проявиться дух. Он летает, как ангел, не имея возможности приземлиться; архетипическая энергия явно устремляется вниз, покидая тело сквозь выжженную нишу, требуя любого извращенного утешения, какое только может найти.
Женщина, лишенная контакта с телом, подвержена пагубному воздействию Медузы. С другой стороны, идя на такое воплощение, она испытывает агонию оттаивания, ибо каждая ее молекула становится чувствительной к боли прошлого и настоящего. Во время такой агонии физиологического и психического перехода она может оказаться неспособной к восприятию мужского проникновения. При знакомстве с отверженной Магдалиной, похороненной в пропитанных слезами носовых платках, се совершенная мадонна покидает свой пьедестал и под градом камней или без него прощает себя и свою внутреннюю отвергнутую прелесть. Соединившись, они становятся одной излучающей земной женщиной: ни больше, ни меньше, чем ей было суждено от рождения. «Дом» становится ее телом, принимающим страдания как неизбежную часть стремления души к самопознанию. Если во время такого союза происходит половой акт, душа и тело могут вместе раскрыться проникновению божественной энергии женственности, и женщина познает, что ее сексуальность уже никогда не окажется под властью Медузы. Ее тело - часть Чаши Грааля, через которую познали друг друга София и ее божественный спутник.
Это соединение нашло довольно пикантное отражение в следующем сне:
Я сижу одна на месте богов [на верхнем балконе] старого театра, слушая Малахию Джексон - огромную страдающую Малахит, полную любви и простой веры, с открытым сердцем идущую по земле. Из глубины ее тоскующей души звучит песня: «Его око зрит воробья, и я знаю, что Он смотрит на меня».
При звуках ее голоса я испытываю внутреннюю дрожь. Я чувствую, что готова разрыдаться. Я, высокая и худая, вскакиваю и несусь по ступенькам вниз, одолевая пролет за пролетом, вверх по проходу, прямо к ней в руки. У нее в руках золотой шар. Теперь нас двое, и мы, обнявшись, смеемся и плачем от наслаждения, а между нами висит в воздухе шар.
Этот сон буквально преобразил Дженни - женщину, которой он приснился. Обратившись к нему вновь, она стала «плакать от наслаждения». Произошло соединение противоположностей. Трансцендентная Самость в образе золотого шара разбила каменные стены мира или-или.
Вдохновляемая совершенством богов, Дженни страдала анорексией. Ее приверженность диете постепенно приближала ее к физической смерти. Отлучив свое тело от пищи, она отлучила себя от хорошего настроения, возникавшего во время общения с друзьями, от веселья и дружеского застолья. Со временем тело отлучило ее от сексуальности, здоровья и огромной жизненной силы, которыми наделила се природа. Ее желание телесного совершенства смешивалось с равным по силе желанием совершенства духовного, а ее любовь к Христу в сочетании с сильным положительным отцовским комплексом, сыграла с пей злую шутку, отдав во сласть демона, соблазнившего ее отстраниться от жизни. Она оказалась вместе с богами, то есть в одиночестве.
Все, что Дженни так категорично в себе отрицала, она видела во сне у Малахии Джексон. Не получая со стороны Малахии никакого отвержения, она полюбила се уникальную способность смеяться, плакать, любить, петь о своей вере, широко открыв сердце,
«Ее тело соответствует размерам се души, - говорила Дженни. - Любая женщина, которая может дать мне знать, что Божье Око зрит воробья, тем самым сообщает мне, что я принадлежу вселенной. Я не одна. Ее прерывистое пение открывает шлюзы моего сердца. Я любила женщину, которой я была. Я любила клоуна, певицу, любовницу, верующую - любила их всех. Господи Боже, какой долгий путь вниз по этим ступенькам - вокруг и вниз, вокруг и вниз, вниз по длинному опасному пути - прямо вдоль моей спины вниз от головы до копчика».
Четыре года Дженни работала со снами и занималась душевно-телесной работой. На анализ ее привело одиночество, а не страх смерти. Она называла его «одиночеством патриархальности». Ее способность к действию, ее сила и даже ее любовь были явной позой. В глубине души она знала, что «могла чувствовать [себя] замыкающейся при возникающей близости». Долгий путь вниз заставил ее обратиться к собственной лжи.
«Я прошла через отверстие в душе, когда пыталась быть мягкой и спонтанной, - говорила она, - от своих претензий я лезла на стену. Я ненавидела совершенную личину не меньше, чем инстинктивные желания. Без пищи я стала слишком слаба, чтобы что-то страстно желать. Мое тело перестало для меня существовать, и мой любимый комплекс ослепил меня Светом».
Дженни часами сидела за своим журналом, доводя до сознания все ложные идеалы, различая образ, который был на нее спроецирован, и аутентичность личного Бытия, отделяя комплекс от истинного Света.
Долго сдерживая напряжение в душе и теле и чувствуя свою зависимость от содержания сна, Дженни быстро восприняла золотой шар как проявляющуюся в Черной Мадонне Самость. Она созерцала шар в собственном священном храме и впервые ощутила свое тонкое тело как драгоценный кувшин, излучающий изнутри свет. Чтобы укрепить Чашу Грааля, сохранив ее связь с эго, но не отождествляя с ним, она совершила ритуальное жертвоприношение ложных идеалов. В процессе этого ритуала подчиненность эго, страх одиночества в объятиях демона любви превратились в любовь перед ликом Христа. Она приняла себя как женщину, достойную великой любви и способной на нее.
Угнетающая маскулинность, незримо разрушившая хрупкую женственность Дженни, заставившая се стремиться к совершенно лишенному чувства нечеловеческому идеалу, - это собирательный образ, с которым сталкиваются многие женщины в борьбе за достижение успеха в мире, из которого они частично выпали. Чтобы спуститься с божественного Олимпа в объятия Малахии Джексон, необходимо либо уничтожить этих богов, либо как-то кардинально их изменить. В более широком контексте современной Америки, Малахия Джексон в образе Черной Мадонны становится реформатором, которого мы, из-за специфики своей культуры, все еще боимся обнять, хотя предполагаем ее существенную ценность для нашего выживания.
Позволив зрелому Эросу проникать во внутреннюю и внешнюю маскулинность, мы получаем
