стволу листвяшки.
– Дыхало не работает, – пожаловался Пельмень, завалившись прямо с грузом на снег. – Если нас там пасут, чо тогда?
– Чо тогда? – повторил Денис Малинин вопрос и сморщился, потрогав замлевшую шею. – Пока мы ходим, Вадим перетаскает сидора к той болотине. Сховай под мох. Начнут шмолять, беги куда подальше.
– А я? – спросил с гонорком Колос.
Впервые за весь побег Малина не ерничал, объяснил все ладом:
– Тебя застрелит Шурик.
Потом они ушли и отсутствовали минут сорок. Вернулись с просветленными лицами, а еще – с прежним нахальством лихих людей.
– Там все на мази. Шура, развяжите Мишу.
Дверь большого, собранного из сухих стволов зимовья открылась бесшумно, на крыльцо, чуть щурясь в лучах заходящего солнца, вышел ширококостный бородач в накинутой на плечи оленьей парке. Вадима удивил вдумчивый, запоминающийся взгляд из – под кустистых седых бровей – взгляд самостоятельного человека.
– Здравствуй, Камыш! – хрипло бросил Пельмень, не протягивая руки бородатому. – Где Барма?
Хозяин зимовья не ответил ни на приветствие, ни на вопрос. Он просто кивнул всем вместе. Спокойно и независимо. После чего Вадим почувствовал – Пельмень придал холодному приему серьезное значение, опустив в карман телогрейки правую руку.
Малина сел на изрубленное топорами крыльцо, гостеприимно похлопал по крыльцу ладонью, приглашая того, кого звали Камышом, присесть рядышком:
– Тебе задали вопрос, Камыш. Не темни…
– Барму убили.
– Кто?! – Пельмень покосился на Малину, ища поддержки.
– Бармы нет. Будешь очень любопытный – спросишь у него сам.
– Ты что себе позволяешь, белогвардейский волк?!
Он протянул руку к автомату, лежащему на пне тут же у ельника стеганул выстрел. Пуля пробила насквозь пень в пяти сантиметрах ниже автомата. Пельмень отпрыгнул за угол зимовья, выхватил наган, не целясь, выстрелил в ельник.
– Что это значит, Ферапонт? – чуть приоткрыв глаза, спросил Малина.
– Ничего. Просто вы не в зоне.
Бородач зашел в зимовье, склонив большую, аккуратно причесанную голову, но через пару минут вернулся и сказал:
– Идите вечерничать. Наган-то спрячь, Саша, Чай, не грабить сюда явился.
Пельмень промолчал, а Упоров сразу зауважал хозяина зимовья. Сидя на широких полатях, он видел в оконце, как из ельника не спеша вышел человек, держа в опущенной руке винтовку. Суконная куртка на его поникших плечах висела мятым мешком, большой вязаный шарф, точно пойманный на помойке грязный удав, обвивал тощую шею. Человек шел прогулочной походкой пожилого бездельника и даже, кажется, что-то напевал. Только птичий взгляд близко посаженных к горбатому носу глаз был настороженно внимателен. Перед входом в зимовье он слегка поддернул из деревянных ножен рукоятку, прислонив винтовку к стене, осторожно тронул дверь.
– Здравствуйте, уважаемые!
Голос вошедшего был хорошо поставлен, здоровался он, как выходящий на сцену артист.
– Это ты, мухомор, хотел меня грохнуть?!
Пельмень держал в одной руке кусок оленины, в другой – наган.
Человек сконфузился, недоуменно посмотрел на Ферапонта Степаныча, ища защиты от бестактного вора.
– Кабы хотел – грохнул! – произнес хозяин зимовья с некоторым раздражением. – Садись, Тиша. Еще не разливали.
Тиша сел, успев деликатно всем поклониться с приятной улыбкой воспитанного гостя. От него даже в этом прокопченном доме пахло лесом и дымком. Он был похож на лесного гнома, нежданно – негаданно подросшего до величины среднего человека.
Поднятая из – под стола бутылка со спиртом поклонилась каждой аккуратно обработанной по краям консервной банке, и последний луч пропадающего солнца коснулся потянувшихся к ним рук.
Неугомонившийся Пельмень вскочил, поднял на уровень рта свою банку. Обвел всех налитыми кровью глазами и сказал:
– За то, чтобы наши следы остыли раньше, чем на них встанут псы!
К его банке потянулся только Колос, все смотрели на хозяина зимовья. Он произнес сидя:
– За то, чтоб с земли русской исчезли воры и коммунисты!
– Значит, каждый – за свое, – миролюбиво предложил Малина.
Некоторое время в зимовье слышалось сопение простуженных носов и голодное чавканье. Колос ел с двух рук, не обращая внимания на подтрунивавшего Дениса.
– Дальше бежать будет потрудней, граждане бандиты, – заговорил Камышин, разливая но второй. – В северах снега еще живые. Провианту на пару деньков дам, а там уж сами будете питаться, чем Бог пошлет. Денег у вас сколько?
– Десять тысяч.
– Мало. Тиша, дай им еще десять.
…Кружился по пустеющей бутылке спирт, исчезая в закопченных банках. Упоров сидел, сложив на груди руки, ощущая себя в теплом мешке покоя, отгородившего душу от полыхающих вокруг страстей. Люди бормотали что-то о своем, неясном, их бормотание напоминало весенний разговор загулявших в болоте лягушек.
Он слушал себя, наблюдая в оконце за погибающим солнцем.
Тиша растопил печь, и зимовье быстро набрало тепло. Свет коптилки высветил блеск смоляных слезинок на желтоватых сучках.
'Ты был ишаком, выполняющим чужую волю, – грустно улыбнулся себе Вадим.
– Воры везли на тебе свою кассу. Ладно… Зато ты свободен и у тебя есть маленькая надежда'.
– Денис! – рычал захмелевший Пельмень. – С какого хера касса доверена фраеру, который нас презирает?!
– Так решила сходка.
– Врешь! Сходка решила передать груз Барме.
– Савелия застрелили два дня назад. Завязывай, Шура. С таким занудой я еще не бегал!
Упоров видит, как плотный дым отделил чуть приплюснутую с висков голову Пельменя от туловища, она будто висит самостоятельно под потолком. Его взгляд переместился в угол, где лежали мешки с воровской кассой. Задержался. И тут же, уже не лениво, даже слишком остро, подумалось: «Вот оно, твое благополучие! На всю оставшуюся жизнь хватит. Дом, яхта, нормальное человеческое существование в нормальной стране».
– Ты нас с коммуняками поравнял, Ферапонт, – стонал Пельмень, истекая потом. – Думаешь, тебе пролезет?!
– Пожалуй, я переборщил, – Ферапонт Степаныч огладил с улыбкой роскошную бороду и прикрыл глаза. – Согласен – переборщил. Куда вам до тех коммунистов! Они вона какую прекрасную страну в лагерь превратили. Это надо было до такого додуматься: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Соединились – теперь места на нарах мало.
– Воры! Воры при чем?! – Пельмень был готов заплакать от посетившей его обиды.
– Как это при чем?! Тож работать не хотите. Дьяк каким хозяином мог стать?! Партсобрания проводит, людей приговаривает.
– Сходки, Ферапонт Степаныч, – лениво поправил разомлевший Малина.
– Разницу не вижу. Что там, что сям, все равно не от труда живут. От обмана и ножа. Страх человеческий эксплуатируете!
