проглотил слюну и сказал:
– Сука буду – пить вредно…
Слова Чалдона вызвали в Пельмене протест. Он попытался подняться, но не смог и, хрюкнув, завалился на бок. Сесть удалось со второй попытки. Заговорщицки подмигнул Малине, прижав к губам палец, прошипел:
– Т-ш-ш!
После чего со всего размаху хлопнул по заду Колоса:
– Руки в гору, ментовская рожа!
Спящий не шелохнулся… На опухшем лице вора появилась почти испуганная растерянность.
– В рот меня ка-ля-по-тя! – произнес он со сложным чувством страха и восхищения. – Не вякнул…
Рывком опрокинул Колоса на спину, обвел зимовье внимательным взглядом. Михаил был мертв. Он смотрел перед собой огромными голубыми глазами очарованного скитальца, внезапно встретившего неизреченную красоту будущего мира.
– Отслужил, Мишаня, – вздохнул Денис. – Хорошо, хоть не мучился.
Чалдон икнул и, погладив по голове Пельменя, прочувственно сказал:
– Что, падла, овдовел?
– Тиша-то – мастер! Всех ведь мог, змей тихий!
– Будет вам понтоваться, Шура. Вашу работу сделали другие: все равно зарезать пришлось бы. Уходите с Чалдоном. О всем другом не говорю, потому как знаю: каждый из вас умрет вором…
– Я тя понял, Денис. Как поступим с фраером? Это ведь не твое личное дело. Сообща бы и решить…
Пельмень говорил подчеркнуто небрежно, будто того, о ком шла речь, здесь не было, и Упоров целил в живот вора сквозь карман телогрейки, не сомневаясь – выстрелит.
– Твои заботы кончились, – сухо произнес Денис. – За свои отвечу.
– Перед прокурором?
– Нас живыми брать не будут.
– Вот и ошибаешься, – Чалдон с трудом оторвался от носика медного чайника, перевел дыхание и продолжил: – Имя узнать интересно, куда рыжье уплыло.
– Сам-то знаешь?! Нет! Никто не знает. Камыш – могила. И вам советую.
– Это – лишнее, Денис.
…У поросшего мхом скальника, где речка на изгибе пробилась сквозь податливый мартовский лед, Пельмень и Чалдон ушли с тропы. Прощание было вялым. Все знали, что их ждет впереди…
– Ты, фраерок, помни, – не утерпел напоследок Пельмень. Потный, не похмелившийся толком, был он похож на обыкновенного доходягу с рынка. – Везде достанем…
Упоров смерил его равнодушным взглядом, кивнул Чалдону, повернулся и пошел по тропе, уже не думая о злобном воре, словно того тоже зарезал услужливый Тиша. Малина ждал, когда пойдет Вадим, пристроился за ним, загородил бывшего штурмана своей спиной. Он тоже не верил Пельменю…
– Высоко о себе думает Шура.
Вадим промолчал. О чем говорить? Прошлое ушло в другую сторону, будущее обещало быть покруче.
Тропа свернула в стройный медовый соснячок, островком притулившийся на солнечном взлобке. Они шли в пахнущем смолой зеленом коридоре, погруженные в приятное очищение души целебным прикосновением заботливой природы,
Денис вернулся все же к разговору, когда позади остался веселый взлобок и безжизненная гарь прошлогоднего пожара:
– Шура – дурковатый. Особливо во хмелю: как вол во льду. Не свернешь. Удивляюсь Ферапонту, Степа.
Денис легко перескочил валежину, но поскользнулся и упал набок. Сидя отряхнулся, продолжил, будто ничего не произошло:
– Думал – замочит Шурика. Не сам, конечно, есть кому…
_ Давно знаешь Камышина?
– С Широкого освобождался. С ним даже администрация вежливо обращалась. А этот Тиша-темная личность. Говорят, в Питере консерваторию кончал. При Камышине который год живет…
– Он не только консерваторию кончил, но и Колоса.
Малина шутку не принял, ответил серьезно, желая прекратить пустой базар:
– Колос, сказано было, лишний…
Они поднялись на пологую возвышенность. Отдышавшись, Денис указал в сторону, где сбегались два хребта:
– Там, на водоразделе, зимовье. Мусора знают, лучше обойти. От зимовья часов шесть хода до Оратукана. Идти будем ночью. У нас, как у приличных людей, начался ночной образ жизни. Садись – перекусим.
Денис старался говорить открыто, без всяких хитростей, желая расположить к себе товарища по побегу. Но к вечеру иссяк и был утомленно угрюм.
Они сидели на сваленном ветром кедрушке, пережевывая вяленую оленину. Где-то внизу ухнула сова. Крикнул заяц, окончивший жизнь в ее когтях. Упорову, показалось – он почувствовал запах крови, хлынувшей из разорванного живота зайца. Он не знал, как пахнет заячья кровь, скорее всего, это был запах крови человеческой который он нес с собой от самого зимовья, не ощущая. Нужен был толчок, чтобы запах ожил. Таким толчком стала смерть зайца…
Достоверно известно: весна на Севере отнимает силы у всех, кроме беглецов. У них организм работает по-другому в особом режиме погони, когда страх вытаскивает скрытые ресурсы, заставляя тело трудиться с колоссальной перегрузкой.
Беглецы отмахали километров двадцать, прежде чем ощутили настоящую усталость, и сбавили шаг.
– Интересно, о чем сейчас думает начальник отдела по борьбе с бандитизмом Важа Спиридонович Морабели? – спросил с серьезной рожей Денис, стащив с потной головы шапку.
– О нас с тобой. О чем ему больше думать?
– Нет. Узко мыслишь. Он думает, как жить дальше?! Гуталин умер! Грузин начнут отлучать от кормушки. Что делать?
Упоров остановился и медленно закрутил головой.
Прицепившийся запах крови вытеснил другой, знакомо сладковатый. Он пытался вспомнить, что может так пахнуть. Наблюдавший за его поведением Малина осторожно переступил с ноги на ногу, взвел курок пистолета.
– Дым, – прошептал Упоров, – точно, дым!
– В зимовье – люди. Нас ждут, Вадим. Но мы к ним не пойдем.
Они стояли рядом, почти касаясь друг друга лбами, похожие на молящиеся тени. Даже голоса их стали частью наступившей ночи, приобретя сходство с шумом деревьев.
На небе медленно, словно плесень по мокрому камню, ползли серые облака. Беглецы двинулись со сжатыми зубами, упираясь в темноту стволами пистолетов. Но постепенно притерпелись к таящейся за каждым стволом опасности, заставив себя поверить – нынче пронесет.
Собачий лай понудил остановиться. Густой, но не слишком уверенный, он раскатился по распадкам, едва поднявшись к вершине хребта.
– Придется уходить северным склоном.
– Там снега выше колен!
– А мусора с автоматами? Двигай за мной, Денис!
И пошел, не оборачиваясь на вора, с решительностью знающего выход человека. Лай снова загремел, на этот раз требовательно и зло.
– Засекла, стервоза! Похоже – отбегались, Вадим!
– Помолчи! У нее одна работа, у тебя – другая. Бежим!
