– О! – Ольховский небрежно махнул рукой. – Благодарите того удальца.
На этот раз большой палец Бормана указал за спину в сторону кабины.
– Мне же предстоит выполнить еще одно приятное поручение.
Он попытался придать соответствующее выражение своему вечно скучному лицу:
– Завтра в десять вас ждет на вахте Лысый. Все обговорено.
Упоров кивнул, повернулся к машине. Голова «удальца» тряслась вместе с кабиной, она была частью механизма, и тлеющая в зубах папироса небрежно сорила пеплом на татуированную волосатую грудь.
– Так его еще надо благодарить?
– Разве что поклоном. Он свое получил полностью.
– Тогда обойдется без почестей.
Упоров уже собирался уйти, но его остановил Шершавый:
– Скажи-ка нам, Сергеич, такое может получиться: и спирта нет, и бульдозеров, одни запчасти под замком?
– Если получится – тебя бульдозером назначим. Через неделю начинаем вскрышу. Понял?! Теперь – капай, падла уголовная!
Упоров спустился к ручью, чуть в стороне от небольшого плеса засек Гнускова. Зэк грел руки и, увидав бригадира, нагловато улыбнулся. Еще раз некоторое время они стояли друг напротив друга, и Вадим с досадой ругал себя за нетерпеливый шаг: их видели другие зэки.
– Одним лотком на отвороте треть нормы нынче зачерпнул, – доложил довольный Федор, – потом – голяк, только недавно снова размылся.
– Можем мы поговорить, – не слушая Гнускова, перебил бригадир, – без твоих обычных зехеров и кронлова?
Федор освободил ладони, будто невзначай поднял лоток, держа его перед собой, спросил:
– О чем базар, Вадим? Пашу не хуже других.
Упоров подошел ближе:
– Ты, говорят, высоко стучишь?
Гнусков покраснел, но ответил дерзко:
– Раз знаешь – не выше тебя!
– Глохни. Скажи – бригада плохо работает? Или ты лично плохо жить стал?!
– С чего взял?! Хорошо работаем. Все довольны. Слушай, давай по делу говорить. Меня на «забоюсь» не возьмешь! Кто тебя иатырил?
– Крученый ты, Федор. Гляди – так и сдохнешь, если не образумишься! Сейчас чеши на вахту. Скажешь дежурному – мы немного задержимся, пусть не хипишует. Вечером в зоне договорим.
Времени у него оставалось в обрез, и уже не обращая внимания на Гнускова, Вадим крикнул:
– Ключик, собирай бригаду. Быстро, Андрюха, быстро! Палево у нас серьезное.
…Бригадир не темнил. Как только они собрались вместе и, сгрудившись у печки, начали греть промерзшие в холодной воде руки, Упоров все выложил:
– Двое из нас готовят побег.
– Ну и что?! – откликнулся слишком быстро тот самый Гнатюк, который всегда ратовал за порядок, был у бандеровцев старшим.
Бригадир смерил его оценивающим взглядом и ответил, стараясь не выдавать раздражения:
– Ничего особенного, если не считать – о побеге знает администрация.
– И ты?! – Гнатюк явно пытался затеять скандал.
Упоров еще не мог угадать причину дерзкого поведения Гнатюка, решил – он хочет стать бригадиром.
– И я, – подтвердил Вадим. – Теперь вот знает вся бригада.
– Хай себе бегуть! – поддержал Гнатюка его земляк Иван Дурковец. – Сам тож бегал, ни с кем не советовался. Каждый свое право имеет, верно, мужики?!
Мужики промолчали. Они смотрели на стоявшего в углу бригадира. Но Иосиф Гнатюк на том не успокоился, точно Чапаев бурку, сбросил с плеч узковатый пиджак, поддернул рукава рубахи.
Бугор сделал вид, что ничего не происходит, снова сказал:
– Никто не вправе запретить бежать любому из нас. Но придется уплатить всем: три месяца без зачетов, без ларька, год отмываться…
– Жах! – сколоченный из листвяковой доски стол вздрогнул внезапно и коротко: Иосиф Гнатюк обрушил кулак на выпуклое днище алюминиевой чашки, превратив ее в блин.
Будущая схватка уже обозначила свою природу выжидательным напряжением чувств. Упоров освободился от бушлата. Остальные вели себя не так остро, но он знал точно – драка будет общей, и хорошо, если никого не убьют. Именно в этот щекотливый момент самый младший из бандеровцев, всегда безмолвный, исполнительный Семен Костич тусклым голосом произнес:
– Бежать хотел я…
Потер виски прозрачными пальцами и убрал взгляд в пол. Говорил трудно, протаскивая слова сквозь стиснутые зубы:
– Больше не могу. Извелся, как черт на меня плюнул. Пусть смерть, но чтоб на воле…
Не остывший Гнатюк и в самом деле завелся на драку, подвинул локтем Ключика, однако чуть погодя замер. Острие ножа жалило левый бок возбужденного Иосифа.
– Хватит понтоваться, баклан, – сказал ему Зяма Калаянов с улыбкой, больше напоминающей оскал.
– Погань жидовская! – зарычал Гнатюк.
Зяма побледнел и стал похож на человека, способного принять самое крайнее решение:
– Я тебя зарежу, голубь…
Упоров облегченно выдохнул: все бандеровцы стояли под ножами, угрюмо поглядывая на дерзкого бугра. А тот с видимым удовольствием думал о том, что он – счастливый человек: у него есть с кем попытаться надурить эту сучью власть. Жаль бандеровцев: надежны в работе и многое умеют лучше других, но и лощить перед ними не следует.
– Сеня, – Вадим коснулся рукой головы Костича. – Ты должен понять: игра может быть только общей, поодиночке нас схавают.
Повернулся, указал пальцем на Гнатюка:
– Слушай ты, полудурок! Власти захотел?! Отдам! С теми, кто за тобой пойдет.
– Мы уйдем вместе, – выдавил без угрозы Иосиф.
– За нас решать не надо, – поправил его Дурковец, – прежде треба думать…
– Валяйте – думайте!
Бригадир наклонился, поднял с пола бушлат:
– Думайте! Срок – до утра!
Утром бандеровцы избили Гнуса, убежденные в том, что он их продал. Тем все кончилось…
На следующий день, как и просил Лысый, он был на вахте точно в десять. Вместо Лысого подошел не подвластный возрасту капитан Серякин – человек безумной храбрости, сердцеед и пьяница.
– Это я тебя дернул, – объяснил капитан, пользуясь выражениями тех, кого он охранял вот уже двадцать лет. – Назови четверых бульдозеристов для перегонки машин. Но чтоб без подлянок: отправлю в сопровождение хороших стрелков.
– Куда им бежать, гражданин начальник?
– Куда все бегут? Ты куда бегал?! Впрочем, это я – к слову. Хозяин тобой доволен. Начальству нынче нужен флаг для показухи…
– Плохо работаем разве, гражданин начальник?
– Прекрасно! Если бы еще…
Серякин выпустил в раздумье табачный дым и уставился на зэка большими, нахальными глазами ловеласа. Ему было что сказать, однако капитан не решился:
– Не буду тебя расстраивать. До тебя там делегация, заключенный Упоров.
Он прищелкнул пальцами с искренним сожалением:
