– Эх, жаль, ко мне такие делегации не ходят! Иди в караулку. В твоем распоряжении десять минут. Ни секунды больше! Ты же не хочешь, чтоб я стал старшим лейтенантом?
«Олег Степаныч с утра зарядился, – думал Упоров, шагая за молчаливым и чем-то недовольным старшиной. – Что же он мне хотел сообщить важное? Может, о том побеге…»
Перед дверью, на которой висел плакат, изображающий молодого чекиста, зорко смотрящего вдаль, старшина остановился, произнес, как приказ:
– Здесь!
Выразительно щелкнул крышкой карманных часов, но тем не успокоился и постучал по крышке желтым ногтем.
«Бдительность – наше оружие!» – прочитал заключенный подпись под портретом чекиста, прежде чем толкнул фанерные двери караульного помещения.
У зарешеченного окна, рядом с Никандрой Лысым, он увидел Наталью Камышину в приталенном клетчатом пальто и со слегка подкрашенными губами, как-то не гармонирующими с ее застенчивой школьной улыбкой. Лысый был одет в шикарный габардиновый плащ поверх черного китайского костюма. Он, как всегда, серьезен, по палец держал в розовой ноздре утиного носа, а потому выглядел немного дураковато. Потом они пошли ему навстречу. Она – пляшущей «елочкой», Никандра несет в нескладной походке скрип новых лаковых ботинок.
– Здравствуйте! – говорит она, но вначале зэк чувствует тепло узкой ладони, легкое пожатие и запах духов. Глаза уже не детские, чуть с лукавинкой, глаза знающей себе цену женщины. Он хотел сказать: «Вы совсем взрослая, Натали!», но в последний момент, решив пофасонить, произнес с чопорным поклоном:
– Мне очень приятно!
И вновь, как на приеме в кабинете хозяина, почувствовал устоявшийся запах собственного пота, стойкий даже здесь, в вонючей караулке. Наташа поднялась на носки тупоносых туфель на китовом усу, поцеловала его в щеку.
– Я знаю – вы стали начальником, Вадим, и потому такой важный. О вашей бригаде столько разговоров!
Он попытался собраться с мыслями, ответить что-нибудь значительное или остроумное, однако, вспомнив про выразительный щелчок карманных часов старшины, выпалил:
– Это еще цветочки!
И покраснел, проклиная себя в душе за бестолковый выкрик, заговорил о другом:
– Хорошо, что вы пришли, Натали. Такая замечательная неожиданность. Раньше вы приходили только в мои сны… Как поживаете?
Теперь покраснел Никандра. А он, забыв про присутствие бывшего бригадира, собственные запахи, ничего не видел, кроме ее удивительно зеленых глаз, и хотелось только одного: чтобы у всех ментов на вахте остановились часы…
Наташа пожала плечами, повторив его вопрос:
– Как поживаю?… Если одним словом, то – скучно. Штурм Ленинградской консерватории закончился поражением. Поступила на заочное отделение института культуры. Слабое утешение. Буду работать художественным руководителем поселкового клуба: два – с прихлопом, три – с притопом. Еще у меня появился братец. Оказывается, шесть лет назад дядя познакомился в Сусумане с женщиной, тоже из бывших. Сейчас они живут в нашем доме. Мария Федоровна старше меня на десять лет и мы – на «ты».
– Значит, вам не будет одиноко… Впрочем, я говорю глупости: такая девушка не может быть одинокой. Тот блестящий офицер все еще при вас?
Она не обиделась и, как чисто чувствующий человек, дала возможность остыть вспыхнувшей ревности. Смотрела рассудительно, вроде бы долго готовилась к этому вопросу:
– Блестящий офицер по имени Шура – студент академии имени Дзержинского. Почти казарменное положение. Если можно, я несколько преувеличиваю, но когда мужчина делает карьеру, даже любовь для него становится обузой. Шура делает карьеру, я – дочь репрессированных родителей. Еще вопросы будут?
– Не могли бы вы хоть изредка навещать меня не только в снах?
– Буду приезжать. С вашего позволения, назовусь вашей невестой.
– Хорошая мысль, – сделал попытку улыбнуться Лысый.
За дверью кашлянул суровый старшина. Упоров заторопился:
– Ваш дядя, Наташа, как он отнесется к этой затее?
– Дядя? Что вы?! Он убежден: я – серьезный человек. И это действительно так, Вадим.
– Я люблю вас, Наташа! Слышите – люблю!
Она опять сменила взгляд озорной девчонки на серьезный, взрослый, а он поразился скорости, с которой все произошло.
– Пока только слышу, – перед ним стояла задумчивая красивая женщина. – Возможно – почувствую. Ведь что-то меня влечет…
Старшина возник на пороге караулки, голосом, исключающим возражения, произнес, щелкнув крышкой часов:
– Свидание окончено!
– Да обожди ты. Мышелов! Полминутки обожди! – махнул на старшину, как на заблудшую корову, Никандра. – Не видишь, что ли?!
– Заключенный Упоров! – старшина не взглянул в сторону Лысого. – Немедленно покиньте помещение!
Ее губы коснулись щеки зэка.
– Идите, Вадим. До свидания!
Заключенный сложил руки за спиной, прошел мимо посторонившегося старшины, но его остановил голос Никандры:
– Постой, Вадим.
Бывший бригадир повесил на плечо Вадима авоську.
– Это тебе! Ребятам привет передай.
– Твои земляки там немного…
– Знаю. Не переживай – уладится.
Старшина Мышелов протянул руку, снял с плеча Упорова авоську. Развязал белую бельевую веревку, заглянул внутрь.
– Чо мацаешь?! – возмутился задетый отношением старшины Лысый. – Серякин лично проверял.
– Лишней бдительности не бывает, – спокойно парировал наскок Мышелов, – банки почему не вскрыты? Нарушение.
– Вскрой! Проверь! Чтоб тебя от твоей бдительности понос пробрал!
– Мой понос – моя забота. Свиданий тебе, Лысый, больше не видать. Заключенный Упоров, вперед и шире шаг!
– … Зачем вы так, Никандра? – слышит он за спиной ее голос. – Надо было вежливо. Он же – при исполнении.
– Серякину напакостить хочет. Почуял слабину у человека, шакал!
– Серякин ваш тоже хорош! Вы видели, как он себя нахально вел?
Заключенный непроизвольно замедлил шаг. Ему хочется найти Серякина и дать капитану по башке…
Сережу Любимова на Крученом знали все. Он выполнял обязанности почтальона, отвечал за самодеятельность, имел забавную даже для Кольты кличку Убей-Папу. До начала своей довольно продолжительной отсидки жизнь юноши из семьи советских аристократов складывалась прочно, надежно, по схеме, не доступной пониманию людей, не знакомых с тайнами государственного строительства. Папа много работал и много пил, мама не работала, но пила не меньше папы, потому Сережа родился восторженным мальчиком с открытым, но слегка заторможенным сознанием, в которое нанятые педагоги из
