дерево мне привиделось, оно было таким старым, что расщепилось посередине. Теперь же ствол был целый. Я не сразу поняла, что ни дерево, ни холм не реальны. Этого места не было ни на одной карте. Дерево воплощало Богиню, силу и магию волшебной земли; холм был Холмом. Мы стояли в центре мира, но центр этот менялся по мысли богов. В этот миг центр был здесь, и мы с Мистралем находились в нем. Мы стояли рука в руке, и ветер несся над нашими головами.
Ветер пах яблоневым цветом и розами – сладко, чисто и хорошо. В пронизанном ароматами цветов ветре я слышала голос. А может, не голос, а только мысль. Кажется, Мистраль его не слышал, так что голосом он был только для меня.
–
'Но чаша не здесь', – подумала я.
–
Ох, ну конечно. В тот момент это казалось совершенно логичным, хоть я и осознавала, что мгновением позже это может оказаться полной бессмыслицей.
– Мистраль! – позвала я, и ветер стал сильнее и нежнее от звука его имени.
Он посмотрел на меня, и в глазах его было что-то похожее на страх. Неужели так много лет прошло с тех пор, как его касалась Богиня? До, сказал голос в моей голове,
– Поцелуй меня, Мистраль, – сказала я.
Он напряженно вглядывался в мое лицо.
– Кто ты?
– Мерри.
Он покачал головой, хоть и позволил мне притянуть его к себе. Моя рука в этом средоточии видений и снов оказалась здоровой. Я обхватила руками гладкую мощь его спины поверх кожаного панциря. Он обнял меня за талию, но все еще качал головой.
– Нет, ты не принцесса.
– Я – Мерри, но и не только она. – Мой голос вдруг обрел ту звенящую мягкость, которую мне уже приходилось слышать, словно в ушах отдается еще чей-то голос.
– Кто ты? – прошептал он.
– Испей из чаши, Мистраль.
Цветочный ветер обнял нас невидимыми руками, обвил нас, прижимая друг к другу так крепко, как только позволяла одежде. Мистраль обнимал меня, но он боялся, а страх редко в ком возбуждает страсть. Королева никогда этого не понимала.
Он наклонился к моему лицу, но тело его напряглось в попытке сохранить расстояние между нами. Ветер толкнул его, заставляя нагнуть голову. Я вспомнила, что когда-то он был повелителем ветров, буреносцем. Когда-то он правил ветрами, как человек правит лошадьми, но сейчас сам шел в упряжке, подхлестываемый ветром, и ему это не нравилось.
Мистраль сопротивлялся нажиму медвяного ветра. Он пытался отстраниться от меня, но ветер держал не хуже цепей, и все, что ему удалось при всей его силе, – это не дать нашим губам соприкоснуться.
– Зачем ты противишься тому, чего сам хочешь? – спросил голос моими губами.
– Ты не можешь быть чашей. Ты не можешь быть Богиней, она давно нас покинула!
– Ты не можешь быть настоящей!
– Ты всегда был моим Фомой Неверующим, Мистраль. Поцелуй меня, поцелуй и узнай истину. Что есть явь – твои сомнения или я?
Ветер сжал нас так плотно, что стало трудно дышать.
– Поцелуй меня! – Голос вырвался из моих губ и эхом отдался в ветре, в одуряющем запахе цветов.
Его губы коснулись моих, и как только это случилось, он перестал сопротивляться. Он весь отдался поцелую – губы, рот, руки, тело. Ветер вновь стал просто ветром, но Мистраль этого не заметил. Он поднял меня сильными руками, прижимая к себе. Одной рукой он сжал меня с почти сокрушающей силой, вырвавшей стон из моих губ. Видимо, этот звук его подстегнул. Прежде поцелуй был глубоким, но еще нежным; теперь он впился в меня, будто хотел просочиться внутрь моего тела сквозь отверстие моих губ. Он пустил в ход зубы, прикусывая мне нижнюю губу, пока я не вскрикнула.
Аромат цветов исчез, и ветер пах озоном. Каждый волосок у меня на теле встал дыбом. Мистраль бросился наземь, я оказалась под ним. Не знаю, сделал он это, чтобы защитить меня или чтобы прижаться ко мне напряженным телом, – но в следующий миг с ясного неба прямо в сухое дерево ударил ослепительно белый зигзаг молнии.
Разряд за разрядом ударяли в дерево, и с каждым ударом осыпалась мертвая кора, а из-под нее выступала кора молодая, светлая.
Мистраль накрыл меня собой, защищая от молний, взрывавших землю вокруг дерева, сотрясавших ствол, пока с него не слетела вся мертвая ткань. И вот дерево стояло нагое, обновленное и живое. Сломанные, истрепанные ветви принялись удлиняться, наполняться соком, на концах ветвей набухли почки. У нас на глазах распускались бутоны, бело-розовые, нежные, и яблоневый аромат поплыл в воздухе. И еще раз напоследок прозвучал Ее голос:
– Иди же, мой Фома, и стряхни омертвелое с живых.
Мы оказались снова в коридоре, где Мистраль все так же стоял передо мной на коленях, и моя ладонь касалась его щеки, а моя раненая рука висела на перевязи.
Люди Мистраля толпились недалеко от нас, но Дойл и Баринтус не давали им подойти. Не думаю, что прошло много времени, но я разобрала слова Баринтуса:
– Принцесса вернула мне часть моей прежней силы одним прикосновением. Неужто вы отберете такой шанс у своего капитана потому только, что не уразумели, что происходит?
Мистраль улыбнулся мне, свирепо оскалив зубы. Глаза его казались слепыми от клубящейся в них грозы. Вдруг он вскочил на ноги и дернул меня на себя с такой силой, что потревожил мою больную руку. Я застонала.
Из глубины его груди вырвался звук, начавшийся едва ли не мурлыканьем, но переросший в низкое рычание отдаленного грома.
Он зарылся пальцами мне в волосы и зажал пряди в горсть, внезапно и крепко. Это было больно – острая несильная боль, на один короткий волосок от настоящей, пугающей боли.
Он пристально посмотрел мне в глаза; лицо его наполнилось диким, обнаженным вожделением, самодостаточным и первичным, словно свет и тьма. Той божественной искрой, что вонзилась в первичную тьму и породила жизнь. Эта сила была сейчас в ладонях Мистраля, в нажиме его тела, твердого и нетерпеливого даже в плену его кожаных одежд.
Я чувствовала его своим телом. Его напор, сила его рук бросали меня в дрожь. Мистраль крепче потянул за волосы, вынуждая меня сопротивляться естественной реакции тела – или же причинить себе настоящую боль. Мое тело хотело освободиться от захвата, но он давал мне выбор: справиться с собой – или сделать себе больно. Он знал, как нужно играть в эту игру. Хорошо знал.
Чувствовать себя пойманной, беспомощной перед его силой, его вожделением и желаниями собственного тела – было почти слишком. Я зажмурила глаза от усилия, пытаясь не бороться с его жестким захватом.
Он прошептал мне в лицо, и я никак не могла сосредоточиться и сфокусировать взгляд на его глазах:
– Хочешь оседлать грозу? – Его дыхание обжигало мне кожу.
Его голос не обещал нежности, не обещал уступок. Я знала тот род секса, который он предлагал, и от одной мысли все у меня напряглось, а из горла вырвался стон.
– Да, – прошептала я, – да.
Раскат грома прокатился по коридору, отдаваясь эхом от каменных стен. Звук словно срезонировал в моем теле, будто я стала камертоном, лежащим на краю огромного металлического кубка, и в рыке Мистраля
