душу любимого мной человека. Здесь нужны трое, ибо три — волшебное число. Есть ли здесь воин, способный сравниться с Ошикаем? Такой, что согласится пойти с тобой в Пустоту?
— Я пойду, — сказал Горкай, поднимаясь на ноги. Она смерила его взглядом.
— Да, ты храбрый воин, но недостаточно искусный.
Талисман подошел к окну и выглянул. Внизу Друсс, сняв колет, мылся у колодца. Талисман позвал его, и Друсс, перекинув колет через плечо, поднялся в комнату. Войдя, он поглядел вокруг своими светло- голубыми глазами. Горкай стоял на коленях, Носта-хан сидел под окном, и струйка крови стекала из ссадины на его виске. Друсс заметил, что Зусаи связана, но ничего не сказал.
— Этот человек уже побывал в Пустоте, — сказал Талисман. — Он искал там свою жену — и нашел ее.
— Я читаю его мысли. Судьба надиров ему безразлична. Он пришел сюда... за целебными камнями для своего умирающего друга. Зачем ему подвергать себя ужасам Гирагаста? Он не знает меня.
— Это не Зусаи, — сказал Друссу Талисман. — Дух Шуль-сен овладел ее телом. Чтобы освободить девушку, я должен отправиться в Пустоту. Согласен ты пойти со мной?
— Она верно сказала: я пришел сюда за камнями, о которых говорил шаман, но шаман мне солгал. Зачем мне идти с тобой?
Талисман вздохнул:
— Я не могу назвать тебе причину — кроме той, что женщина, которую я люблю, заключена теперь в темном и страшном месте. Ошикай же, величайший из наших героев, вот уже тысячу лет ищет душу своей жены — да только не там ищет. Я мог бы направить его, но Шуль-сен говорит, что он, пойдя туда, погубит свою душу. Вдвоем тамошних демонов не осилить.
— А втроем?
— На это я не могу тебе ответить. Но она не отпустит дух Зусаи, пока я не найду человека под стать Ошикаю. Ты здесь единственный, о ком слагают легенды. Больше мне нечего сказать.
Друсс подошел к связанной.
— Как ты умерла? — спросил он.
— Чаката вбил мне золотые гвозди... — Тут ее глаза широко раскрылись. — Это ты! Ты и твой друг освободили меня — теперь я вижу. Он вернулся потом и вынул гвозди. И взял мой лон-циа.
Друсс посмотрел Талисману в глаза:
— Если я пойду с тобой, парень, ты должен мне кое-что обещать.
— Говори!
— Ты отдашь мне камни, чтобы я мог спасти своего друга.
— Разве ты не за этим сюда пришел?
— Этого мало. — И Друсс направился к двери.
— Хорошо. Я даю тебе слово. Когда мы найдем камни, я отдам их тебе, и ты увезешь их в Гульготир.
— Нет! — крикнул Носта-хан. — Что ты говоришь?
Талисман поднял руку:
— Но обещай вернуть их, как только твой друг будет здоров.
— Обещаю.
— Поди ко мне, чернобородый, — сказала Шуль-сен, и Друсс сел к ней на кровать. Она пристально посмотрела ему в глаза. — Я вручаю тебе все — и настоящее мое, и будущее. Тот ли ты человек, которому можно доверять?
— Тот, — ответил он.
— Я тебе верю. — И она повернулась к Талисману: — Я вернусь в темное место и выпущу душу Зусаи. Не подведи же меня.
Ее глаза закрылись. Скоро веки затрепетали, и долгий, прерывистый вздох сорвался с губ. Талисман бросился к постели и развязал девушке руки. Она открыла глаза и хотела закричать, но Талисман прижал ее к себе.
— Все хорошо, Зусаи. Ты снова здесь, с нами!
Носта-хан подошел, положил ей руку на лоб.
— Да, она вернулась. Это Зусаи. Сейчас я наложу чары, чтобы ее не забрали назад. Ловко ты обманул колдунью, Талисман!
— Я ее не обманывал, — холодно ответил юноша. — Я выполню мою часть соглашения.
— Но это безумие! Сюда идет целое войско, и судьба надиров находится в твоих руках. Не время играть в благородство.
Талисман отошел в дальний угол, подобрал свой нож и медленно двинулся к Носта-хану.
— Кто здесь главный? — тихо и грозно спросил он.
— Ты, но...
— Ты верно сказал, ничтожный. Главный здесь я. А ты — мой шаман, и я не потерплю больше споров. Я не играю в благородство. Я такой, как есть. Мое слово — закон. Так есть, и так будет. Сейчас мы пойдем в гробницу. Ты вызовешь Оши-кая и сделаешь все, что подобает, чтобы отправить меня и Друсса в Пустоту. Я сказал ясно, шаман?
— Да, Талисман. Ясно.
— Я тебе не Талисман! — загремел воин. — Теперь — ясно?
— Ясно... мой господин.
— Зачем ты держишь меня за руку, поэт? — спросила Ниоба, взойдя с Зибеном на западную стену.
Зибен, поутоливший свою страсть за последние два часа, устало улыбнулся ей.
— Такой у нас обычай. — Он поднес ее пальцы к губам и поцеловал. — Влюбленные часто гуляют рука об руку. Этим они скрепляют свое душевное родство и, уж во всяком случае, показывают всем, что они влюблены. Считается также, что это приятно. Разве тебе не нравится?
— Мне нравится, когда ты во мне. — Она отняла руку и села на парапет. — Нравится вкус твоего языка. Нравятся ласки твоих рук. Но гулять так мне неловко. Только мать водит за руку малого ребенка, а я не ребенок.
Зибен усмехнулся и сел рядом, глядя, как блестят ее волосы при луне.
— Ты моя радость. Ты как струя свежего воздуха для того, кто провел всю жизнь в душных комнатах.
— Как ты красиво одет. — Она погладила голубой шелк его рубашки. — Пуговки так и переливаются.
— Это перламутр. Славно, правда? — И он, повинуясь внезапному порыву, стащил рубашку через голову. — На, возьми. Она твоя.
Ниоба хихикнула и сняла свою рубаху из выцветшей зеленой шерсти. Зибен увидел, как напряжены соски ее полных грудей, и заново ощутил возбуждение. Он протянул к ней руки, но Ниоба отскочила, прижимая к себе голубую рубашку.
— Нет. Сперва поговорим.
— Поговорим? О чем же это?
— Почему у тебя нет жены? У твоего друга есть. И ты уже старый.
— Старый? Тридцать четыре — еще не старость. Я в расцвете лет.
— У тебя плешь на макушке. Я видела.
Зибен запустил пальцы в свои светлые волосы.
— Плешь? Не может быть!
— Экий ты павлин, — засмеялась она. — Хуже женщины.
— У моего деда до самой смерти были густые волосы, а умер он в девяносто лет. У нас в роду нет лысых.
Ниоба надела голубую рубашку и вынула руку Зибена из его волос.
— Так почему у тебя нет жены?
— Ты пошутила про плешь, да?
