— По-твоему, другие возражали когда-либо против того, что ты им делал?
— Несомненно.
— Ты прирожденный полководец, башар. Думаю, ты будешь для нас очень ценен.
— Я всегда думал, что больше всего ценен для самого себя.
— Башар! Посмотри мне в глаза!
Он повиновался, увидел крохотные оранжевые крапинки, блуждавшие в ее белках. Ощущение опасности стало острым.
— Если ты когда-нибудь увидишь мои глаза полностью оранжевыми берегись! — сказала она. — Это значит, что ты оскорбил меня так, что я этого уже больше не способна выносить.
Он кивнул.
— Мне понравится, если ты сумеешь командовать, но ты не должен командовать мной! Ты командуешь грязью, это единственное назначение для таких, как ты.
— Грязью?
Она махнула рукой — пренебрежительный жест.
— Ну, да, вон там. Ты знаешь их. Их любопытство сильно ограничено. Никаких великих соображений никогда не проникает в их разум.
— Надо так понимать, что вы именно к этому и стремитесь.
— Мы работаем на то, чтобы поддерживать это в таком виде, — сказала она. — Все доходит до них через мелкий фильтр, исключающий все, кроме представляющего непосредственную ценность для выживания.
— Никаких великих дел, — сказал он.
— Ты оскорблен, но это не имеет значения, — сказала она. Для тех, во внешнем мире, самое важное в чем? Поем ли я сегодня, будет ли у меня крыша над головой сегодня, под которую не вторгнутся нападающие или отребье? Роскошь? Роскошь — это обладание наркотиком или существом противоположного пола, которое может на время сдерживать зверя.
«А ты и есть — зверь», — подумал он.
— Я уделяю тебе время, башар, потому, что понимаю, можешь быть, для нас ты более ценен, чем даже Муззафар, А он действительно необыкновенно ценен. В настоящий момент он получает от нас очередное вознаграждение за то, что ты доставлен к нам в восприимчивом состоянии.
Когда Тег опять промолчал, она хихикнула.
— По-твоему, ты невосприимчив?
Тег держался тихо. Ввели они какой-нибудь наркотик в его еду? Он видел вспышки своего двойного зрения, указывающие на возможность насилия, но они таяли по мере исчезновения оранжевых крапинок в глазах Преподобной Черницы. Надо, однако, избегать ее ног. Они — смертоносное оружие.
— Все лишь оттого, что ты неправильно думаешь об отребье, — сказала она. — К счастью, оно до предела самоограничено. Они понимают это глубинными испарениями своего сознания, но не могут найти время ни на то, чтоб с этим разобраться, ни на что-либо, кроме непосредственной борьбы за выживание.
— И нельзя этого в них исправить? — спросил он.
— Этого и не должно исправлять! О, да, мы следим за тем, чтобы они продолжали смотреть на самосовершенствование, как на огромную причуду, за которой, конечно, нет ничего стоящего.
— Им нужно отказывать в роскоши, — сказал он.
— Никакой роскоши! Не существование! Это должно быть все время отгорожено барьером, который мы любим называть «Защитным Невежеством».
— То, чего не знаешь, не может тебе повредить.
— Мне не нравится твой тон, башар.
И опять оранжевые крапинки заплясали в ее глазах. Ощущение опасности насилия, однако, уменьшилось. И она опять хихикнула.
— То, чего ты опасаешься, есть противоположность тому, чего ты не знаешь. Мы учим, что новые знания могут быть опасными. Ты видишь, что отсюда с очевидностью вытекает: всякое новое знание противоречит способности выживания!
Дверь за Преподобной Черницей открылась, и вернулся Муззафар. Это был изменившийся Муззафар, его лицо полыхало, глаза блестели. Он остановился за креслом Преподобной Черницы.
— Однажды я буду в состоянии позволить тебе вот так стоять позади меня, — сказала она. — В моей власти такое сделать.
«Что же они сделали с Муззафаром», — подивился Тег. Тот выглядел почти одурманеным.
— Ты видишь, у меня есть власть? — спросила она.
Он откашлялся.
— Это очевидно.
— Я банкир, помни! Мы только что внесли депозит на нашего верного Муззафара. Ты благодаришь нас, Муззафар?
— Да, Преподобная Черница, — голос его был хрипл.
— Я уверена, ты понимаешь этот вид власти вообще, башар, — сказала она. — Бене Джессерит хорошо тебя подготовил. Они весьма талантливы, но, боюсь, не так талантливы, как мы.
— Мне говорили, что вы весьма многочисленны, — сказал он.
— Дело не в нашем числе, башар. Такие силы, как у нас могут быть направлены так, что их можно контролировать небольшим числом.
«Она — как Преподобная мать, — подумал он, — по тому, как старается отвечать, не выдавая при этом слишком многого».
— По сути, — сказала она, — такая власть, как у вас, позволяет становится основой выживания для многих людей. Затем угроза, что мы заберем у них все это, заставляет их подчиниться нашему направлению, — она поглядела через плечо. — Хотел бы ты, чтобы мы забрали от тебя наши милости, Муззафар?
— Нет, Преподобная Черница, — он и в самом деле затрепетал!
— Вы нашли новый наркотик, — сказал Тег. Смех ее был непроизвольным и громким, почти хриплым.
— Нет, башар, у нас есть старый.
— Вы хотели бы сделать из меня наркомана?
— Как и у всех других, подчиняющихся нам, у тебя, башар, есть выбор: смерть или повиновение.
— Это довольно старый выбор, — согласился он. В чем же непосредственная угроза, исходящая из нее? Он не ощущал угрозы насилия. Совсем наоборот. Его двойное зрение показывало ему обрывистые вспышки крайне чувствительнных оттенков. Не подумают ли они, что могут закодировать его по-своему?
Она улыбнулась ему — понимающее выражение с чем-то ледяным, скрытым под пониманием.
— Будешь ли он хорошо нам служить, Муззафар?
— Я полагаю, да, Преподобная Черница.
Тег задумчиво нахмурился. Было что-то глубоко греховное в этой парочке. Они шли против всей морали, которой определялось все его поведение. Неплохо помнить, что никто из них не знает о странной перемене в нем, ускоряющей его реакции.
Они как будто наслаждались его озадаченным смятением.
Тег немного успокоился от мысли, что никто из них двоих по-настоящему не радуется жизни. Ему это было видно глазами, получившими образование Ордена. Преподобная Черница и Муззафар позабыли или, вероятнее всего, отвергли все, на что опирается способность к выживанию веселых людей. Он подумал, что, вероятно, они больше не способны находить настоящие источники радости в своем собственном теле. А их источники радости должны находится больше всего в подглядывании, в роли вечных наблюдателей все помнящих, как это было до того, как они обратились в то, чем стали. Даже когда они купаются в видимости чего-то, что некогда означало вознаграждение, они должны будут достигать новых крайностей каждый раз, чтобы коснуться краешков собственных воспоминаний.
