жидкостями: бензина, воды, машинного масла, человеческой крови… Мяснику повезло, если он пребывал без сознания и ничего не почувствовал, хотя при всем моем неоднозначном отношении к его мрачно- легендарной личности, могу заявить открыто: как Охотник Бернард не заслуживал такого бесславного конца. Но и оставлять в живых злейшего врага было для меня верхом безрассудства…
— Разорви мою голову картечь! — произнес в наступившей тишине Гюнтер. — Я один из тех двоих, кто видел смерть Мясника! Да вознеси его на небо огненная колесница, я поверил бы в это куда быстрее!
— Бежим отсюда, старина! — поторопил я германца. — А не то вот-вот узрим и свою кончину, чего мне сейчас почему-то хочется меньше всего на свете…
А поспешить и впрямь следовало. На перешеек уже въехало шесть или семь внедорожников, две или три машины шли вдоль берега и кто их знает сколько еще находилось на подступах к Глазам Дьявола.
Михаил ругался по-черному, когда мы с Гюнтером, хоть и старались как можно бережнее, но все же грубовато запихали его на заднее сиденье резервного «хантера». Конрад в полуобмороке втиснулся рядом и занял довольно специфическое положение: стоя на коленях и не допуская касания поврежденным участком тела сиденья. Я чувствовал себя совсем дерьмово — ранение вызвало у меня сильнейший жар, сводящий судорогой все конечности. — потому Гюнтер не допустил меня за руль, а взгромоздился туда сам. Из всех нас германец был наиболее дееспособен, хотя и ему досталось…
Мысленно я умирал сегодня такое количество раз, что когда движок «хантера» почавкал, пофыркал, но так и не подчинился стартеру, уже не испытал никакого страха или суетливого беспокойства. Лишь сожаление, да вспыхнули перед внутренним взором яркие буквы, сложившись в одну-един-ственную горькую надпись: «Не судьба…»
Гюнтер вывалился наружу и попытался запустить двигатель вручную изогнутой рукояткой. Без толку…
— Эрик, будь другом, выслушай меня! — Михаил откинулся на спинку сиденья. — Я знаю: сейчас вы с германцем уйдете тратить последний боезапас, но прежде сделай мне одно одолжение — оставь какую-нибудь из твоих маленьких пукалок. Ту, где меньше всего патронов… Ты понимаешь, о чем я?
Я понимал, а потому, пораженный реальностью этого необходимого поступка, просто сидел и молчал. Русский абсолютно прав — для него такой выход будет наилучшим. Но вместо ответа я сначала обратился к Конраду:
— Ваша честь, все свидетели вашей попытки заступиться за нас мертвы. Идите к Охотникам — вы сделали все, что могли, и преогромное вам спасибо от всех нас, но в первую очередь от детей. Думаю, и в нашей стране вам еще повезет…
— Разлюбезнейшие вы мои, — еле слышно промолвил побледневший коротышка. — Да разве я не доказал, что воюю не хуже вас? А решение мое окончательное и бесповоротное: я с вами!
Спорить я не стал. Пусть поступает как хочет, это его право…
Гюнтер тем временем прекратил бесплодные попытки реанимировать издохший «хантер» и в сердцах запустил уже никчемную рукоятку в воды северного кратера, а после чего подошел ко мне и, усмехнувшись, поинтересовался:
— Ну что, покойнички, как насчет того, чтобы продолжить праздник… по-новому?
Конрад демонстративно потер перед германцем больную ягодицу и, ни слова не говоря, стал выбираться из джипа. Я сел вполоборота к Михаилу и встретился с ним взглядами.
— Не прощайся, Эрик, — сказал он улыбнувшись, что в отличие от меня далось ему естественней. — Все равно скоро увидимся. Не тяни, давай обезболивающее…
Я извлек тот «глок», где оставалась еще треть обоймы и, взяв его за ствол, протянул русскому. Кто бы мог подумать, что ему суждено погибнуть от моего оружия; я так даже и в мыслях подобного не допускал…
Михаил кивнул, одобряя мой поступок, а затем, подбросив в руке пистолет, удовлетворенно произнес:
— Благодарю, дружище… А сейчас оставьте нас с этой малышкой наедине — я хочу попробовать, как она умеет целоваться…
Послушно исполнив последнее пожелание Михаила, я покинул «хантер», опираясь на руку Гюнтера. Мне до умопомрачения хотелось выть и кататься по земле, но ни времени, ни сил на это уже не было…
Смерть прилетела за нами в странном обличье: огромная, черная и свистящая громче всех северных ветров вместе взятых. Она повисла над нашими головами, размахивая гигантской косой с такой скоростью, что с поверхности двора взметнулись вверх облака песчаной пыли. Я не знаю, почему Смерть принято считать костлявой старухой — пол этого жуткого существа не определялся на глаз, — но даже будь оно женщиной, упитанность его в десятки раз превосходила объемы всех встречавшихся мне ранее толстушек.
Гюнтер что-то прокричал, указывая пальцем на грохочущее нечто, но я не расслышал ни слова. Все — буквально все| — заполонил собой оглушающий свист, не имевший ничего общего с архангельской трубой, да и кто вообще слыхал, как звучит эта пресловутая труба? Краем глаза я заметил, как ясные очи магистра Конрада закатились, коротышка хлопнулся в глубокий обморок, смешно раскинув толстенькие ножки. Впечатлений его чести сегодня и без того хватило с избытком…
Не выпуская уже взведенного для прощального «поцелуя» пистолета, Михаил тоже таращился в небеса через стекло джипа. Его отвисшая в немом удивлении челюсть весьма красноречиво намекала на то, что сейчас и есть один из тех редчайших: моментов, когда русскому просто нечего сказать.
Накрыв нас колоссальной тенью, Смерть пялилась на своих ничтожных рабов, отныне принадлежавших ей с потрохами. Я и сам едва дышал от накатившего ужаса, но вдруг — вот ведь треклятое любопытство! — во что бы то ни стало захотел йзглянуть Смерти в глаза или в то, что могло ими являться: две выпуклые мутные полусферы над ничего не выражающей лоснящейся мордой…
…И заорал во все горло от того, что в них разглядел. В глазах у Смерти отражалась Кэтрин вместе со своим братом — Кэтрин, которую я отправил с детьми и байкерами к русским; к которой испытывал громадную симпатию и даже — теперь я знал абсолютно точно — нечто во много раз большее; ради которой в том числе сцепился здесь с оголтелой охотничьей сворой…
Значит, не успели, не добрались… Но как?! Почему?! Русские уничтожили их без суда и следствия?! За что?! А впрочем, это и неважно, раз уж холодное и равнодушное создание взяло сначала ее и Кеннета, а следом явилось за нами. Быть может, хоть Полю, Люси и Алену посчастливилось избежать внимания Ее Величества Смерти? Хотелось бы верить, так как трудно вообразить, что это летающее проклятие способно на милосердие…
Кэтрин и Кеннет не смотрели на меня. Их обеспокоенные взгляды (странно, а говорят, что Смерть дарует покой?) были устремлены туда, откуда приближались объединенные бернардовские патрули. Приглядевшись получше, я ко всему прочему различил позади О'Доннелов еще несколько взятых Смертью грешных душ, но кто были эти несчастные, для меня оставалось тайной. Видать, у размахивающей косой (или даже косами?) летающей уродины выдался на редкость удачный денек.
Я покачнулся, готовясь последовать за Конрадом — явление летающей Смерти было чересчур для моего обескровленного организма. Однако бдительный Гюнтер подхватил меня под локоть и не дал пасть на колени перед какой-то омерзительной тварью (за что я был в тот момент ему искренне благодарен). Сам же германец взирал на Смерть с презрительным равнодушием. Так же, как он, бывало, взирал на Михаила, когда тот начинал отпускать по отношению к нему колкости.
Странно, но мы чем-то не приглянулись свистящему монстру! Усилив шум, он взмыл выше и, задрав кривой хвост, стремительно понесся по направлению к уже въезжавшим на заставу автомобилям. Вцепившись в руку Гюнтера, я с недоумением проводил взглядом летающее существо, уносившее с собой прекрасный образ рыжеволосой ирландки. Но едва я собрался спросить германца о том, видел ли он что-то или Кэтрин лишь пригрезилась моим уставшим глазам, как тут в пронзительный свист удалявшегося чудовища вклинился еще один, но уже хорошо знакомый мне звук.
Такой звук мог издавать только Шестистволый Свинцоплюй, будь он разве что калибром и габаритами раза в полтора поменьше. Здание главной казармы закрывало нам обзор, а потому мы с
