воспользоваться равными возможностями. В этой демократической стране бок о бок варит кухня пагрицианская, как в отеле «Сент-Риджес» и «Савой-Хилтон», и кухня плебейская, как в бродвейских забегаловках. И меня лично это вполне устраивает. Каждый должен урвать свой кусок в жизни!
Джин мельком вспомнил о последнем своем пациенте, дистрофике, доставленном в приемный покой с Пенсильванского вокзала. Это был безработный шахтер из Хэйзлгона, угольного района, пораженного депрессией. Миллионам американцев, конечно, были недоступны эти яства. Но что делать — таков этот мир…
— Этот божественный «стэйк» китаец изжарил, — сибаритничал Лот, — как ты сам понимаешь, на гриле над горячими углями. Филей двухдюймовой толщины, высшего качества, из бычка абердино- ангусской породы. Король американского жаркого! Жарится не ниже и не выше чем три-четыре дюйма над углями, то есть при температуре триста пятьдесят градусов, по четверти часа на каждую сторону. Только потом посолить и поперчить. О, это высокое и красивое искусство! Американской цивилизации есть чем гордиться!
Лот включил стоявший в углу западногерманский портативный глобальный одиннадцатидиапазонный радиоприемник «БРАУН—Т—1000». Гостиная наполнилась звуками блюза, исполняемого, как объявил диктор, джазовым секстетом Поля Уинтера.
— Секстет имеется, а секса нет, — сострил Лот, — не хватает только пары красоток, как в доброе старое время. Я мог бы позвонить в Филадельфию… Если, конечно, тебя не слишком беспокоит твоя рана..
Джин удивленно приподнял брови. С того дня, как Лот и Наташа объявили о своей помолвке, друзья по молчаливому согласию прекратили прежние «квартеты».
— Не обязательно устраивать патрицианскую оргию, — улыбнулся еще шире Лот. — Я просто подумал о терапевтическом влиянии молодой и красивой девушки. Зовут ее Шарлин, секс-бомба в сорок мегатонн, не меньше.
— Нет настроения, — покачал головой Джин. — У тебя тут есть телефон? Это здорово! Мне обязательно надо позвонить, хотя и поздно, Наташе, успокоить ее, и в общежитие интернов, чтобы меня кто-нибудь подменил. Скандал теперь неизбежен.
Поговорив с сонной Наташей, Джин позвонил в общежитие нью-йоркской больницы Маунт-Синай (Синайская гора), но там не оказалось никого из его друзей.
— Скандал будет грандиозный! — сказал Джин, пожимая плечами.
— Что ты думаешь делать дальше? — спросил Лот Джина за кофе с коньяком. Кофе, предупредил Лот, лучшей марки — «Максуэлл хаус», но без кофеина, чтобы не было бессонницы.
— Расквитаться с Красавчиком. Узнать, кто убил отца, и отомстить убийце.
— Я спрашиваю вообще. Ведь ты скоро перестанешь быть интерном. Небось уже заказал визитные карточки: «Доктор Джин П. Грин, М. Д.».
— Бог знает, Лот. — Настроение у Джина сразу испортилось, лицо вытянулось. — Дело идет к тому. Стажировка в больнице приближается к концу, а я вопреки всем правилам еще не подал заявление начальству, так и не решил, какую же специальность избрать.
— Чересчур многие нравятся?
— Да в том-то и дело, что ни одна по-настоящему не нравится, за душу не берет. Сейчас прохожу стажировку в Об-Джине[28]…
— Это еще что такое?
— Отделение акушерства и гинекологии. Нам, стажерам, достается только грязная работа. Дежурим по тридцать шесть часов, потом — двенадцать часов отдыха — значит, в бар и спать, потом опять дежурство — бар — спать.
Джин коротко рассказал о нелегкой доле врачей-практикантов. В колледже он как-то иначе представлял себе карьеру врача, недаром после сдачи экзаменов набрал почти рекордное количество очков — целых девяносто пять! Собирался стать хирургом. «Лучше резать, чем лечить, — говорили друг другу будущие хирурги. — Идеал хирурга: вырезать у пациента все, но оставить его живым, чтобы он мог подписать тебе чек!» Хирургическое отделение — это кровавая баня, нескончаемая резня, начинаешь думать, что за стенами больницы на улицах Нью-Йорка бушует сражение вроде арденнского: приемный покой и операционные днем и ночью забиты изувеченными и искалеченными. Еще труднее пришлось Джину в Об-Джине. За тридцатишестичасовую смену ему приходится принимать уйму родов. И эти вечные обходы, прием рожениц, анализы, клинико-патологические совещания, ночная «Скорая помощь»… Белые шестикоечные палаты, серо-зеленые халаты врачей, акушеров, спагетти с фрикадельками за пятьдесят пять центов в больничном буфете… Интерны называют эти фрикадельки «камнями в печени»… Джин не успел еще произнести Гиппократову клятву, а романтика уже улетучилась!
— Кручусь как белка в колесе. Делаю самую грязную работу и забываю все, чему научился в колледже. Но ничего — нас, стажеров, около семи тысяч в стране, а больниц тоже почти семь тысяч, в них постоянно не хватает около четырех тысяч врачей, так что куда-нибудь распределят. Это адский труд, Лот. У нас всего сто тридцать три врача на каждую сотню тысяч населения. Куда пойти? В частную больницу или больницу какой-нибудь религиозной организации? Нет уж, это не по мне… Предлагают место в хирургическом отделении больницы в Джерси-сити… А может быть, заняться частной практикой? Все-таки независимое положение…
— А почему бы и нет? — с легкой усмешкой спросил Лот, пуская колечки дыма в потолок. — Снимешь домишко в какой-нибудь Сиракузе или Эльмире, повесишь бронзовую дощечку на дверях, купишь себе «додж» — почему-то все американские врачи ездят в старомодных «доджах», вступишь в члены медицинского общества своего графства, на заседания которого ходят только старички, из которых песок сыплется, дремучие посредственности, чьи приемные пустуют, зеленые новички вроде тебя, прикрывающие свое невежество ученой абракадаброй. Повесишь вывеску: «Врач принимает с часу до трех дня и с шести до восьми вечера». К концу года выяснится, что ты задолжал банку, и тогда ты будешь делать подпольные аборты за сотню долларов и лечить первый триппер юных донжуанов из местной школы. Еще годик абортов, и ты начнешь выпивать в одиночку или…
— Или искать спасения в женитьбе, — вставил Джин.
— Вот именно! Тут ты вспомнишь, что две трети всех денег в Америке принадлежат вдовам, и предложишь какой-нибудь вдове средних лет руку и сердце, а взамен получишь ее капитал в банке. Тебя изберут президентом медицинского общества графства, ты закажешь новые визитные карточки и станешь ярым противником социализированного здравоохранения в «Великом обществе».
— Никогда! Я всегда поддерживал президента Кеннеди… Позиция АМА — это позор и прямое нарушение Гиппократовой клятвы…
— К старости все становятся консерваторами. Будешь работать вместе с Американской медицинской ассоциацией против социализации, за сохранение прибылей врачей. А главное — найдешь себе молодую любовницу, с которой втихаря будешь встречаться в нью-йоркском отеле вроде «Астора», и все чаще станешь поглядывать на пузырек с мышьяком…
— Нечего сказать, хорошенькое будущее ты мне предсказал, дружище. Но ведь порой и врачи становятся знаменитыми миллионерами, разъезжают с телефоном в «кадиллаке» и даже за каждую консультацию по телефону дерут немалые деньги.
— Ты веришь в «Великую Американскую Мечту»? «Парень из трущоб становится миллионером и сенатором!»
— Случается же такое…
— Случалось в доброе старое время. Не сегодня-завтра население этой страны перевалит за двести миллионов, а миллионеров становится что-то меньше и меньше.
— У меня есть в запасе другой план, хотя сейчас я даже не знаю, как объясню свой невыход на дежурство.
— Ну-ка?
— Ты знаешь, меня всегда тянуло к приключениям. И вот что я надумал недавно. Стать судовым врачом и плавать на торговых кораблях или пассажирских лайнерах со скучающими девицами в тысячах миль отсюда, за Суэцким каналом, в Желтом море или где-нибудь в районе острова Бали, где нагишом разгуливают красавицы… Голландские миссионеры, Лот, заставили их прикрыть наготу, но голландцев
