Я равнодушен к этим проблемам и раньше просто никогда о них не думал. Но ведь и я теперь на вопрос «Кто вы — русский?» — переминаюсь с ноги на ногу.
До смерти отца, до всей этой странной кутерьмы вокруг, я не задумывался над тем, что я русский, что русский — это не англосакс, что это что-то не «совсем то»…
Сейчас самое желанное для меня — ночь. Сон — это мой просвет, прорыв из дневного бреда.
А может, у меня до предела уплотнен день и поэтому слишком спрессованы ночные просветы?..
Идет Д., нужно кончать писать… Мне что-то не нравится навязывание дружбы с итальяшкой…
10 августа
…Оказывается, я лучше всех работаю с пластмассовой головой.
…Манекен подключен к электрическому сигнальному щиту. Ты стоишь против него: он твой враг. Бери палку. Удар! Голова упала на грудь: четверка.
После удара голова запрокинута: зажглась красная лампочка — пятерка.
Удар в переносицу — резко, ребром ладони (я уже набил себе ороговевший бугор на ладони не хуже, чем у Ч.).
Точный удар — и голова куклы безжизненно свесилась. Красный свет — пятерка.
Нужно бить не только точно, но и резко.
Не просто резко, но и мгновенно. Дадли сказал:
— В вас есть и сила, и злость, Джин. Меньше раздумывайте.
И еще он сказал как-то:
— Ведите себя как в Си-130 перед прыжком. Все, что было, — позади. Подойди к люку и войди в ночь как нож в масло… Думать нужно только о том, где и как провести отпуск.
Итак, о Дадли
Мы с Сонни работали карате. Я сделал неудачный финт, и он выбросил меня за мат.
Но и Сонни попался на разрыв. Я чувствовал, что ему больно. У него от боли взмокла шея, но он все же переборол боль. Так бывает, когда сумеешь отстраниться и сконцентрироваться в одной точке.
Сонни вырвал руку из тисков, бросился мне под ноги, и в неожиданном захвате, растянув мне мышцу правой руки, применил клинч и начал ломать мне шею в ординарном нельсоне. Силы покидали меня. Дважды в моих глазах гас свет, словно кто-то под прессом отделял мою сетчатку. Затем он легко перевернул меня прижал лопатками к мату и вдруг отпустил
— Ты его не дожал, — сказал Дадли. Я услышал это откуда-то словно из-под воды. — Отпустил?
— Нет, сэр.
— Что нет?
— Я его положил на лопатки, сэр.
— Почему ты его перевернул?
— Я хотел зафиксировать победу, сэр, — спокойно ответил Сонни.
— Принеси-ка два кирпича, черномазый.
Сонни не двинулся с места.
— Ты меня слышишь?
Сонни поднялся с мата. Поднялся и я. Встал со стула Дадли.
— Принеси-ка два кирпича, — повторил приказание Дадли.
Сонни вышел из тренировочного зала.
— Простите, сэр, — вежливо обратился я к Дадли. — Вам действительно хотелось, чтобы он сломал мне шею?
Дадли сразу не отреагировал. Он велел мне встать в строй и только потом заметил, что я за последнее время излишне оживился.
— Что ж, — не удержался я. — Мы обмялись и уже не те, которым когда то швыряли в лицо «фетигз» на номер больше и чуть ли не на физиономиях мазали несмывающейся краской наши номера.
— В этом вовсе не ваша заслуга, — сказал Дадли. В дверях появился Сонни с двумя кирпичами в руках
— Положи их на подоконник один на другой.
Сонни положил.
— Ударь!
Он изо всех сил ударил по кирпичам ребром ладони.
— Вот какая у тебя клешня! — сказал Дадли. Кирпичи развалились на множество кусков и осколков.
— А на твоем месте, — сказал он мне, — я был бы оскорблен снисхождением.
11 августа
У нас пехоту называют «прямой ногой»… Мы-то, мол, рождены для прыжков с парашютом. Приземляемся — пружиним. Идем по дну в аквалангах — пружиним. Ходим по земле, оттопырив губы перед пехтурой, — тоже вроде пружиним…
Наш центр, куда сходятся все нити спецслужб, называется «Смоук-Бом-Хил» — гора дымовых бомб. Но мы их не возим, не летаем с ними, не стережем их. Мы сами бомбы.
Сегодня был наш пятый прыжок. Высота 1200 футов — теперь пройденный этап. В третий раз шел за мной к люку Доминико. Он ведет себя престранно; то слишком предупредителен, то сквозь зубы отвечает на любой вопрос. Я спросил его как-то:
— Что с тобой, Дуче?
Он ответил:
— Для кого Дуче, а для кого Доминико. — И тут же спохватился: — Слишком долго, — говорит, — ко мне карта не идет. — Это было сказано на картежном слэнге.
Сегодня нам прикололи на грудь серебряные крылья. Ч. поздравил меня. Но я его ненавижу.
15 августа
Вчера были затяжные прыжки с парашютом.
Я прыгал вслед за Кэном.
Кэн впервые был разговорчив. Он обещал заняться со мной японским карате, чтобы в самом начале боя научиться по-настоящему «укорачивать руки» противника.
— И орудовать ножом научу, — пообещал Кэн. — Нож лучше «кольта». Я бросаю его без ошибки на сорок пять метров. А вечером, если уметь хорошо бросать «спринг-найф», можно свести счеты с кем угодно. Кстати, Дуче здорово бросает ножи, — заметил ни с того ни с сего Кэн.
В Си-119 Кэн отказался от жвачки и долго сидел без движения, застывший как мумия. Я впервые заметил, что на его лице ни единой морщинки. Скулы его жестко обтянуты кожей, а глаза были полуприкрыты.
— У тебя есть жена, дети? — спросил он вдруг.
— Нет.
— И у меня нет. Так проще.
— Кэн Эгава! — скомандовал джамп-мастер. Кэн, не оборачиваясь, пошел к люку. Нам дается четыре команды:
