должен стоять Саладин! Без него вы стадо. Один рыцарь в бою стоит десятка мамлюков. Раб не жаждет умирать за хозяина, отчаянно биться за веру может только свободный человек. Саладину удалось пробудить в вас жертвенность под Тивериадой, но сейчас он далеко. Ты имеешь свободный доступ в гарем, Ярукташ, но ты не полководец. Нас надо было убивать сразу. А после пытать раненых о золоте. Выдали бы, сарацины умеют пытать. Мы тоже умеем…'
Полуденное солнце нагрело доспехи Роджера, струйки пота побежали у него по затылку и сползли на спину, но рыцарь даже не расстегнул завязки шлема. 'Под Тивериадой было жарче, – думал сердито. – Сарацины жгли сухую траву, нас обдавало пламенем, а мы стояли. Посмотрим, как будут стоять мамлюки евнуха! Посмотрим…'
Время шло, а Сеифа все не было. Козма с Иоакимом, а следом и туркополы все чаще оглядывались на темный проем ущелья. Только Роджер сидел неподвижно в седле. Волноваться стали и в сотне сарацинов. Вскоре от темной массы отделился всадник и поскакал к пленникам. Это был все тот же молодой воин в синей чалме.
– Мой господин спрашивает, – прокричал он, подскакав. – Скоро ли вернутся твои воины? Или нам больше не ждать?
– Передай, что золото привезут обязательно! – ответил Роджер, с удовольствием отметив, как округлились глаза воина при слове 'золото'. – Осталась недолго.
Гонец ускакал, что-то выкрикивая на скаку, по сотне сарацинов пробежал громкий ропот.
– Ты ведь ничего не сказал своим мамлюкам про казну, евнух! – довольно пробормотал Роджер. – Пусть знают! Теперь они будут следить не за нами…
Сеиф с туркополом появились, когда красный диск солнца был на полпути к западу. Каждый вел на поводе лошадь, навьюченную большими кожаными мешками. Даже издалека было видно, как тяжело коням нести груз. Завидев туркополов, сарацины зароптали еще громче, строй их сразу сломался. Всадники, сначала медленнее, затем все быстрее потянулись к центру круга, где стояли пленники. Заметив это, Сеиф подхлестнул вьючных коней, направив их вперед – подальше от Роджера и его воинов.
Рыцарь выкрикнул команду, и пленники повернули к ущелью. Они ехали шагом, опустив копья и не касаясь оружия – так, как едут люди, выполнившие поставленное им условие и не ждущие нападения. Никто и не напал. Сарацины, сторожившие проход, проскакали мимом, напряженно глядя вперед – туда, где сотня сбивалась в толпу. Как только последний из воинов Ярукташа миновал маленький отряд, Роджер дал шпоры жеребцу.
Они были уже у самого входа в ущелье, когда позади раздался яростный вопль обманутых.
– Живо! – закричал Роджер, нахлестывая коня. – Не отставать!
Десяток всадников бешено ворвался в проход между двумя скалами, копыта коней застучали по каменному дну ущелья. Скалы сменились пологими склонами, поросшими кустами и старыми масличными деревьями: когда-то здесь собирали урожай, ущелье так и называлось – Масличное. Впереди показался строй воинов, перегородивших щитами узкую дорогу. Козма, скакавший рядом с Роджером, зашарил взглядом по склонам. И сразу заметил лучников. Некоторые из них таились за деревьями, другие прятались за большими камнями; но почти все были ясно различимы снизу в своих ярких сарацинских одеждах поверх кольчуг.
Пехотинцы расступились, пропустив всадников за спины, беглецы осадили коней и развернулись. Козма тут же указал Роджеру на стрелков.
– Здесь негде спрятаться! – отмахнулся тот. – Да и не зачем. Сарацины, увидев нас, перестанут глазеть по сторонам. Но ты прав, не помешает, – рыцарь поднялся на стременах и закричал страшным голосом: – Лучникам на склонах лечь и затаиться! Стрелять после нас!
Роджер хотел было еще что-то сказать, но грохот четырех сотен копыт, попиравших камни ущелья, прервал его речь. Сотня Ярукташа ворвалась в проход между скалами и понеслась навстречу перегородившей ей дорогу горстке беглецов. Пехотинцы перед рыцарем загородились щитами и выставили копья. Козма поднял арбалет, рядом заскрипели тетивы турецких луков.
При виде готовых к бою врагов, передовые сарацины закричали. Сотня подхватила клич. Конная лавина, ощетинившись копьями, вопя и гремя копытами, неслась прямо на кучку воинов, преградивших ей путь, и, казалось, в одно мгновение сметет эту жалкую преграду, разметает ее по сторонам, растопчет, размажет, вобьет в дорожный камень – и следа не останется…
Роджер поднял руку. Щелкнули тетивы турецких луков – кони передних всадников, получив стрелы в грудь, пали на колени. Переворачиваясь через голову в стремительном движении, они сбрасывали седоков, подминали их тяжелыми крупами; в горячке пытаясь встать, топтали копытами. Тетивы щелкнули еще, затем еще… Кони ржали, падали, вставали на дыбы, бились в судорогах… Барьер из мертвых и бьющихся в агонии конских тел мгновенно преградил дорогу атакующей лавине; уткнувшись в нее, она замерла, волнуясь и крича. Роджер, срывая голос, проорал команду, и лучники на склонах принялись за работу. С тридцати, сорока шагов (некоторые в азарте подходили и ближе) они били в незакрытые доспехами спины сарацин. Тяжелые, трехгранные наконечники стрел рвали кольчуги, пронзали тела насквозь – до панцирей, ребер, грудных костей; выходили наружу – острые, безжалостные, вволю напившиеся человеческой крови… Стон и крик пронесся над избиваемым войском; стоны и крики раненых и умирающих мешались с криками ярости и отчаяния живых.
Пехотинцы, стоявшие перед Роджером и его всадниками, без команды бросились вперед и принялись азартно добивать раненых и оглушенных падением с коней сарацин. Некоторые из воинов евнуха пытались отбиваться, но копья были длиннее мечей… Несчастные всадники закрывались подобранными на дороге щитами, выпавшими из мертвых рук, но это ненадолго отодвигало их гибель. Франки нападали с нескольких сторон, а щит закрывал только с одной… Двое самых ловких из спешенных сарацин сумели подобрать не только щиты, но и копья; прижавшись спиной к склону, они умело отбивали наскоки пеших франков. Одного убили метким ударом в незащищенное горло, двоих ранили в ноги. Заметив это, Роджер указал на отважную пару туркополам. Те молча натянули тетивы. Сарацины, получив по стреле в колено, сползли на дорогу, все еще пытаясь прикрываться щитами. Но в таком положении им было трудно действовать копьями; забежавшие с боков франки достали их дротиками, затем, уже тяжело раненых, долго и злобно кололи кривыми сарацинскими мечами, вымещая злобу за убитого товарища.
Будь на склонах ущелья лучники, равные по мастерству туркополам Роджера, или окажись число нападавших вдвое меньше, битва в Масличном ущелье превратилась бы в бойню, в которой сарацинам досталась бы одна участь – погибнуть бесславно. Но пехотинцы Роджера, отвыкшие от ратного труда, стреляли медленно и не слишком метко; всадников, попавших в западню, оказалась много, и командовал ими сотник, не потерявший присутствия духа. Гортанный крик, эхом отозвавший в ущелье, прозвучал над полем битвы. Сарацины в крайних рядах заслонились щитами, те, что оказались внутри, достали луки. Теперь стрелы летели вверх. Лучники Роджера были без панцирей и щитов; кольчужная рубашка, способная выдержать удар меча и дротика, не могла защитить от стрел. Трехгранные, каленые, увесистые наконечники теперь с лязгом пробивали кольчуги франков. Те падали на камни лицом вниз, и стрелы под тяжестью навалившихся тел пронзали их насквозь, буграми поднимая стальные рубашки на спинах воинов. Передовые ряды мамлюков евнуха, поняв тщету усилий преодолеть преграду из мертвых конских тел, тоже закрылись щитами, из-за которых ближние к ним лучники, стали обстреливать Роджера и его всадников. Туркополы отвечали, подняв прицел, но их стрелы, проносясь над сарацинскими щитами, летели слишком высоко, поражая дальние ряды конницы. Только арбалет Кузьмы пробивал щиты. Подбежавший Гуго взводил тетивы и подавал Кузьме готовое к бою оружие, но короткие стрелы-болты не всегда доставали врага и за щитами. Всякий раз, когда передний ряд воинов евнуха по незримой команде опускал щиты, и в лицо конным франкам вылетал, свистя, смертельный рой стальных пчел, сердца их замирали. В короткое время лучники Ярукташа убили двоих туркополов и ранили еще троих. Роджера, Иоакима и Козму спасали панцири и щиты, но кони их, раненые неоднократно, пошатывались, не в силах держать тяжеловооруженных всадников. Заметив это, Роджер приказал всем спешиться и увести лошадей. Теперь стрелы сарацин летели над головами франков, не причиняя им вреда. Но это было только короткой передышкой.
Лучники на склонах, ввязавшись в смертельную дуэль с превосходящим их по числу и мастерству противником, погибли быстро. Последние из них, уже неоднократно раненые, попытались убежать, но теперь уже сарацины вошли в азарт и расстреливали врагов, как зайцев, не жалея стрел. Вину свою за Тивериаду пехота франков смыла кровью…
Роджер наблюдал за гибелью лучников, скрежеща зубами. Когда последний франк, так и не добежавший до гребня склона, рухнул на камни, он опустил стальную личину на шлеме и велел всем изготовиться.
Прозвучала новая гортанная команда, и спешившиеся сарацины хлынули через баррикаду из мертвых конских тел. Сеиф, оставшийся невредимым туркопол и Козма стреляли по ползущей к ним человеческой реке без роздыха, но сарацин было слишком много. Под их напором сначала дрогнула и стала выгибаться, а затем рассыпалась шеренга пехотинцев Роджера. Теперь уже не было фронта противников, бьющихся в сомкнутых рядах, сражение распалось на ряд маленьких битв, в которых христиане превратились в медведей, облепленных стаями охотничьих псов.
Козму, Гуго и прибившегося к ним оруженосца Иоакима Бруно оттерли от Роджера. Рыцаря с Иоакимом прижал к склону и осадил с десяток сарацин. Сначала франки действовали копьями, но из-за тесноты и сутолоки их пришлось бросить. Роджер, прикрываясь щитом, разил мечом, Иоаким действовал кистенем. Сарацины, вначале исступленно бросившиеся на эту пару, скоро поняли, что легкой добычи не будет. Рыцарь рубил и колол дамасским клинком как мясник на бойне: после каждого его удара следовал вопль; очередной пораженный сарацин отскакивал, зажимая рану ладонью. Отскочить удавалась не всем. Двое, пораженные страшным ударом рыцаря сквозь щит, корчились в агонии на камнях дороги. Еще двое, как рухнули кулем, так и остались недвижимы – удар тяжелых гирек кистеня разбил им не только шлемы, но и головы. Остальные, отступив, вопили, размахивая кривыми мечами, не решаясь напасть.
С пехотинцами франков, оказавшимися без защиты всадников, сарацины расправились быстро. Сеиф и уцелевшие туркополы, трое из которых были ранены, отошли к лошадям и оттуда стреляли из луков в каждого, кто пытался приблизиться. Козма с двумя оруженосцами поневоле прикрывал подход к туркополам. Гуго и Бруно, закрывшись щитами, держали сарацин на расстоянии длины копья. Козма стрелял из-за их спин из арбалета. Теперь он целил не в щиты, а бил по ногам. Стоило раненому сарацину упасть, как оказавшийся ближе к поверженному оруженосец добивал врага. Длинные, остро отточенные наконечники с хрустом входили в горла, животы и промежности врагов. Копьями Гуго и Бруно владели мастерски, сейчас даже Роджер не смог бы упрекнуть. Черная и алая кровь, стекая с лезвий наконечников, пятнала камни дороги перед рослыми оруженосцами, словно предупреждая сарацин об опасности пересекать незримую черту, отделявшую их от осатанелых франков.
Сотник Ярукташа понял тщетность усилий воевать на два фронта. Последовала новая команда, и два десятка сарацин, забыв о Козме и туркополах, набросились на Роджера с Иоакимом. Одни тыкали в рыцарей наконечниками копий, другие стреляли из луков, третьи, с мечами наизготовку, ждали, когда враги ослабеют настолько, что можно будет, не опасаясь, схватиться с ними врукопашную. Рыцарь и Иоаким были одеты в кольчужные ноговицы, стальные рубашки с длинным рукавом и кольчужные перчатки, поэтому слабые удары копий (сарацины теснились на узком пространстве дороги и не могли размахнуться, как следует) поначалу не причинили им вреда. Но враги тщательно ловили каждый удобный момент, когда рыцари отводили щиты для ответного удара, каждую щель и спайку в их панцирях лучники сарацин пробовали на прочность. И эта тактика начала приносить успех. Несколько стрел вонзились между пластин панциря Роджера (его сарацинские лучники обстреливали с особым неистовством), досталось и Иоакиму. Роджер, отбивая очередной приступ врага, вдруг зашатался и упал на колени. Увидев это, сарацины радостно завопили.
– За мной! – вскричал Козма и, подхватив обломок копья, ринулся на сарацин.
Его порыв был столь отчаян и нелеп, что сарацины, ожидавшие от врагов чего угодно, но только не такого, на мгновение растерялись. Козма же, орудуя обломком древка, как дубиной и буквально сметая сарацин со своего пути, расчистил себе проход к рыцарю и Иоакиму. Гуго и Бруно, вначале растерявшиеся, присоединились к Козме, и теперь четверо воинов (шатающегося Роджера оттеснили к склону), заслонившись щитами, готовы были противостоять врагу.
