Рослин ГРИФФИТ
ПТИЦЕЛОВ
ПРОЛОГ
Мерцали во тьме свечи, и в их свете поблескивали в нишах его бесценные сокровища: бронзовое зеркало, ожерелье из ляпис-лазури и маленькая статуэтка шакалоголового бога. Густой запах ладана, аромат цветов и фруктов наполняли комнату без единого окна — и он представлял, что это древняя гробница.
Девушка шевельнулась рядом с ним, поправляя изящный венок на голове.
— Почему здесь темно? — пожаловалась она.
— Мне так нравится, дорогая, — мягко возразил он, не прибавляя света. Для него крайне важно было создать соответствующую атмосферу.
Он налил вина в низкий кубок и ласково улыбнулся.
— Ну, будь хорошей девочкой и выпей!
Близился к концу их ужин. Они уже съели жареную гусятину, свежий хлеб и фрукты. Наступало время торжественной церемонии, и он прошептал древние строки, которые всегда вдохновляли его: «Дикая птица приманкой пленясь//В сети попала мои, бьется и стонет // Сам я любви сетями опутан // Как же мне птицу жалеть…»
Она нахмурилась:
— Что это ты несешь? Какие еще птицы?
— Это стихи.
Она недоуменно пожала плечами.
«Что ей до поэзии? Но это не важно…» — подумал он.
— Меня что-то в сон клонит…
— Вот и хорошо, скоро ты надолго заснешь. — Он налил ей полный кубок вина с лауданумом [1].
— Засну? — повторила она, широко раскрыв глаза.
«Большие черные глаза — самое красивое в ней. Полное округлое личико с пухлыми губами тоже красиво, но быстро огрубеет. Я сохраню красоту и прелесть ее молодости, ей выпало такое счастье», — с удовлетворением подумал он и снова прошептал любимые древнеегипетские стихи: «Как же я выпущу птицу//Ведь сам я навеки опутан//Сетью твоей красоты…»
— Эй, я знаю, что ты задумал! — Она склонилась над столом, и черные волосы свесились ей на лоб. — Напоить меня хочешь, а потом попользоваться, а?
Он засмеялся, ее ожидало иное.
— Нет, нет, — убеждал он ее. — Тебе это не грозит. Я говорил уже, что ты слишком хороша для обычной судьбы. Ты избрана среди женщин…
— Как дева Мария? — пробормотала она.
— Нет, как богиня Хатхор…
— Ха-тхер? Да это какое-то мужское имя. Странный вы джентльмен…— Язык у нее заплетался, и голова упала на руки, лежащие на столе.
Он понял, что настал, наконец, момент действовать.
— Тебе надо лечь, дорогая…— сказал он ласково и, взяв ее на руки, понес в угол комнаты к помосту.
Она безвольно прижалась к нему, и он ощутил сквозь ткань жар ее тела. Она была в тонкой белой тунике, которую он дал ей, когда она пришла, велев снять замызганное платье и нижние юбки.
Положив ее на помост, он легким касанием погладил волосы, нежную щеку, грудь. Она тихо застонала.
— Ничего, ничего, — приговаривал он. Сердце его неистово билось. — Сейчас тебе станет лучше, голубка. — Он сделает ей два укола, и она ничего не почувствует.
— Ты вправду думаешь, что я красивая?
— Да, да, ты красавица!
Она сейчас была богиней, он — смиренным поклонником. И он опустился на колени перед помостом, на который ее положил.
— Я преклоняюсь перед твоей божественной красотой, которая засияет на звездном небосклоне. Я увековечу твою красоту, она станет нетленной.
Глава 1
— Должна ли женщина сойти с пьедестала в реальную жизнь? Да! Тысячу раз да! — провозгласила известная феминистка города Чикаго миссис Берта Пальмер, вдохновленная пылким сочувствием слушательниц.
Около пяти тысяч женщин собрались на открытие Женского Павильона Всемирной выставки 1893 года.
Орелия Кинсэйд аплодировала так же горячо, как и окружавшие ее женщины. Она поглядела на сидевшую рядом с ней свою тетю Федру, и обе обменялись улыбками.
Аплодисменты стихли, и миссис Пальмер продолжала:
— Немногие женщины были вознесены на пьедестал, но мы призываем их отдать свои силы борьбе за права всех женщин. Свобода и независимость для всех — вот чего должны мы добиваться, а не пьедестала для немногих.
Орелия и Федра снова присоединились к овации.
Миссис Пальмер была одета в платье из поблескивающей золотистой ткани, отделанной страусовыми перьями, бусы из черного янтаря оттеняли ее светлые волосы. В свои сорок лет она сохранила
