с отшатнувшегося Филиппа яростно-насмешливого взгляда… И тотчас же сорвался, без вскрика мелькнул за поручнем и исчез.
Филиппа качнуло к фальшборту. Секунды три Глист был еще виден, затем нелепо размахивающее руками тело без особого всплеска погрузилось в буруны и больше не показывалось.
Даже кругов не разошлось в том месте, где подполковника Андерса сглотнул океан – да и какие круги в кипящей воде? Должно быть, Глиста сразу утащило в глубину. Никто не висел на наростах, у уреза воды, цепляясь одной рукой.
Филипп долго ждал, перегнувшись через фальшборт. Мысли прыгали, и не было сил унять дрожь. Андерс врал, это ясно. С лопоухим лейтенантиком он и с раздробленной кистью расправился бы в секунду, тем более что тот – рефлекс! – действительно чуть было не принял стойку «смирно», а о лучевике и думать забыл…
'С этими не договоришься. Никогда. Бессмысленно вымаливать пощаду.
Скверное это дело – знать, что обречен. Ужасно жаль себя.
Но неужели вы вообразили себе, что я не стану огрызаться?'
Филипп стоял у фальшборта до тех пор, пока изменившаяся поверхность океана не указала на первые, понятные только глубиннику, признаки желтого прилива. Потом, вздрогнув и очнувшись, он сунул лучевик за пазуху и полез по трапам наверх. Скользя, цепляясь за поручни, часто останавливаясь перевести дыхание, он упрямо карабкался с уступа на уступ, надеясь, что где-нибудь отыщется незаблокированный шлюз. Он знал, что ему делать: найти Лейфа. Найти и заставить говорить. И, вероятнее всего, убить по окончании разговора.
ГЛАВА З
Ночь без звезд.
Черная, бесконечная. Лишь слышно, как плещет внизу океан. Лишь мигает неизвестно зачем световой маячок на вершине Поплавка да освещены посадочные площадки для боевых флайдартов и летающих платформ.
Когда в полярных водах наступает ночь, к теплой громаде Поплавка поднимаются обитатели здешних глубин – бесформенные студенистые тела размером с хорошую субмарину – и, коснувшись металла, в панике распадаются на подвижные реснитчатые клетки, уходят в глубину мутными облаками, чтобы собраться и слипнуться вновь подальше от опасной плавучей горы. Свирепые хищники, неутомимые охотники за всем, что крупнее криля и мельче полярного кракена, ищут пищу. Их не отгоняют, Поплавку они не опасны.
Мутны конусы прожекторов, погруженных в висящий над океаном туман. Океан не светится. На Капле нет светящегося планктона.
Чем дальше на юг, тем реже «окна» в толще облаков, а у летней границы льдов их не бывает совсем. Короткий мутный день мелькнет и погаснет, не успев запомниться, и снова наступает ночь без звезд. Может, это и хорошо, что нет «окон»; облака лгут, делая вид, будто что-то скрывают. Новички, наслышанные о полярных сияниях, задирают головы в небо в надежде увидеть просвет, – но на Капле нет магнитного поля и нечему сиять над полюсами.
Кому дано увидеть незримый луч, тонкой нитью вонзающийся в небо из распахнутого иллюминатора, медленно режущий облака вслед перемещению заоблачной точки – спутника туннельной связи? Пожалуй, лишь случайная птица могла бы прервать нить на краткий миг, перед тем как с испуганным криком метнуться прочь, ощутив на себе тепловой укол. Но на Капле нет птиц.
Снежный заряд, заблудившись во тьме, ворвался в иллюминатор, суматошно закружился, попав в сквозняк. Гундер Шелленграм зябко поежился. Его собеседник, напротив, чувствовал себя вполне комфортно с расстегнутым воротом, и, наверное, его рукопожатие было бы сейчас крепким и теплым, чуть влажным, но протяни руку – и встретишь пустоту. Не человек – изображение, переданное через две тысячи двести семнадцать парсеков. Это если передача идет с Земли. Если с Новой Терры, то меньше, а если с Марции – больше.
Похоже, что все-таки с Земли: задержка сигнала в пределах долей секунды. Хороший Канал. Качество изображения не ахти: полполосы сигнала съедено защитой от перехвата.
Разговор был сух. Но будь он хоть трижды душевным и доверительным, Шелленграм не ждал от него ничего хорошего.
– Вы не представились, – сказал он.
– Извините. Не подумал, что это имеет значение. Зовите меня просто: Гость.
– Велите прикрутить у себя свет, Гость, – попросил Шелленграм. – Вы сияете на всю палубу. Здесь ночь.
Гость, покосившись куда-то вбок, неслышно пошевелил губами. Действительно, стало темнее.
– Так лучше?
– Да.
– Вы ответите на мои вопросы?
– Не сочтите за дерзость, но я предпочел бы разговаривать непосредственно с шефом, – возразил Шелленграм. – Существуют правила…
– Оставьте при себе ваши предпочтения, Гундер. Не время. Вас устраивают мои полномочия?
– Да… Гость. На какие вопросы я должен ответить?
– Ваш доклад изучен. В нем есть все, кроме одного: вашего личного отношения к событиям. Не качайте головой, это важно. Кстати, пользуюсь случаем поздравить вас… с удачей. Вам здорово повезло. Кажется, в желтый прилив такой силы Поплавок не попадал лет пятьдесят?
– Сорок семь, – уточнил Шелленграм. – Что ж… спасибо за поздравление. Спасибо, что вспомнили, где я нахожусь.
– Глубокие повреждения? – участливо спросил Гость.
– Кое-где разъело до второго борта. Но обшивка не главное – отрегенерирует в течение ближайших суток. С водометами хуже, на их полную регенерацию потребуется суток трое. Плюс серьезный износ механизмов и до сих пор не введенный в штатный режим главный реактор. Плюс Адмиралиссимус… мягко выражаясь, он не в форме из-за последствий нервного потрясения.
– Пьет?
– Не то слово. В первом приближении, доклад командования адекватен. Именно в первом приближении.
– Плюньте на Адмиралиссимуса. Уже прошло пять суток, Гундер.
– Пять да три будет всего-навсего восемь. Запас времени достаточен. Переносить час «икс» не потребуется.
– Несмотря на последствия катаклизма?
«Не понимает? – подумал Шелленграм. – Или экзаменует? Глупо…»
– Благодаря ему. Флот приведен в боевую готовность на лучшем основании, какое только можно придумать. Утрачены всего-то две субмарины, использованные в качестве буксиров, потерян один плавучий док и около шестидесяти человек. Сейчас у здешних шишек только одно опасение: что северяне начнут первыми… – Шелленграм вопросительно посмотрел на Гостя. – Между прочим, все это есть в моем докладе.
Гость помолчал, покойно откинувшись в кресле. Перистые листья какого-то комнатного растения бросали на его лицо причудливые тени.
– Там много любопытного, в этом вашем докладе, – сказал он наконец. – Ваше отношение к войне мне в общих чертах известно, но, признаться, вы, испытанный профессионал, меня удивили. Не скрываете того, что из-за личной прихоти всполошили местную контрразведку, поставили под угрозу безопасность людей…
«В чьи функции, очевидно, входит недопущение послевоенного сепаратизма, – договорил про себя Шелленграм. – Нет нужды догадываться о том, что диктуется примитивной логикой этих людей. Бесспорно,
