– Толик, картошку мешай! – прикрикнул Баринов на повара. – Развесил уши, понимаешь…
Повар и волгоградцы-помощники действительно подтянулись к дискуссии и внимали спорящим с неподдельным интересом.
Еще бы. В этом споре, вполне возможно, могло родиться их будущее. Будущее суверенных антарктов под началом тертого и хитрого жука Шимашевича. Или же будущее незадачливых и неудачливых участников «гонки самоубийц», гонки, так и не дошедшей до финиша из-за каприза ледяного континента, которому вздумалось
сняться с миллионами лет насиженного места и сигануть в центр Тихого океана.
– Давайте-ка еще по одной, магелланы, – предложил Баландин. – И опрокинем ее знаете за что? Чтобы не ошибиться в выборе. Каким бы он ни был.
Опрокинули. Закусили. Помолчали.
– Это только мне кажется или?.. – насторожился вдруг Дахно.
– Что – или? – не понял его Нафаня.
– Гудит! – неуверенно сказал Дахно.
Все прислушались. Действительно, словно двигатель неподалеку тарахтел. Туман, зараза, сглатывал звуки и не позволял сколько-нибудь точно определить, далеко ли расположен их источник.
А потом из тумана вынырнул приземистый вездеход и, разбрызгивая гусеницами талую воду, пополз по улице Магеллана. В сторону центра табора, к палатке Шимашевича.
«Станция Новорусская» – было начертано на его бортах.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
День независимости
Востроносый «Ан-3» развернулся против ветра, нескончаемо несущего в океан клочья тумана, свирепо взвыл, наддал и оторвался от ВПП. Одно мгновение казалось, что он обломает стойки шасси о громоздящуюся неподалеку от станции стену материкового льда, – но обошлось, как обходилось всегда. Ныряя и раскачиваясь, биплан набрал высоту и лег на курс к полярной станции Амундсен-Скотт. Точнее – к когда-то полярной, а теперь экваториальной станции Амундсен-Скотт.
Место проведения Конгресса по вопросам независимости Свободной Антарктиды напрашивалось само собой. Непрухин, правда, кричал, что делегатов надо собрать в Новорусской или Новолазаревской, от крайности расконсервировать Молодежную, без обиняков объявив ее столицей, но остался в меньшинстве.
На подготовку ушло пять дней. Наконец с двадцати одной антарктической станции сообщили о готовности вылететь на Амундсен-Скотт, как только позволит погода. Чилийцы и аргентинцы уже успели заявить, что никогда не признают никаких решений самозваного Конгресса. Украинцы и поляки пока отмалчивались.
В сплошной облачности прошли оазис Грирсона и трещиноватую зону, а над зоной застругов понемногу развиднелось. С высоты тысячи пятисот метров Ерепеев неласково оглядывал бесконечные гряды ледяных волн. Сверху они казались совсем нестрашными, даже красивыми. Но только тот, кто телепал по ним на вездеходе, ежеминутно то вздымаясь вверх, то рушась вниз, чиня на ходу сыплющуюся технику и яростно матеря любой объект, попавшийся на глаза, знает действительную цену этой красоты. Цена ей – угробленные вездеходы, вымотанные до предела нервы, сердечные приступы и желудочные язвы, иногда сотрясения мозга, пневмонии и почти всегда обморожения от починки гусениц и трансмиссии на открытом воздухе.
Починил – и снова вверх-вниз… Говорили, что у бельгийцев один механик, обрабатывая особо мощный заструг, напрочь откусил себе половину языка и умер от болевого шока раньше чем истек кровью. Одни только новички в Антарктиде, подозревая розыгрыш, сомневались, что это правда.
Прелестей зоны застругов Ерепеев вкусил предостаточно – кому же и вкушать их в первую очередь, как не начальнику транспортного отряда? И все же он, как и всякий нормальный человек, желающий еще пожить на этом свете, предпочитал заструги трещиноватой зоне близ края купола. Трещины близ Новорусской злы, но зона их сравнительно узка, куда уже, чем близ Мирного. Между прочим, это обстоятельство сыграло едва ли не главную роль в выборе места для новой станции. А что зона застругов здесь шире, чем у Мирного, то не беда. Заструги не трещины, их можно и потерпеть.
Мало-помалу ледяная зыбь под крылом сошла на нет, а прорехи в серой пелене над головой стали увеличиваться и сливаться, выедая облачный фронт, пока, наконец, прямо сверху не ударило солнце, заставив вспомнить о темных очках. Континент засверкал, как пересохшее соляное озеро. Казалось, он радуется прямым солнечным лучам, желая показать себя во всей красе.
– Сколько градусов за бортом? – перегнувшись вперед, крикнул Ерепеев пилоту в ухо.
– Минус двадцать два, – проорал тот в ответ. – Теплынь!
Да уж. На поверхности, надо думать, не ниже минус пятнадцати. На этих широтах феноменально много для рубежа февраля—марта…
Тьфу! На каких таких широтах? Для нынешней широты этих мест, лежащих почти на экваторе, не феноменально много, а феноменально мало!
А все купол. Холодильник. Когда еще он начнет всерьез таять…
– Когда все это растает, а? – крикнул Ерепеев сидевшему рядом с ним Ломаеву.
– Чего орешь? – недовольно прогудел тот, поковыряв мизинцем в ухе. – А? Что ты спросил – когда купол растает?
– Вот именно. Когда.
– Целиком?
– Нет, блин, наполовину! Целиком, конечно.
– А я знаю? Считать надо.
– Ну хоть примерно?
Аэролог пожал плечами:
– Ну если ОЧЕНЬ примерно… Смотри: по периферии материка сплошной туман, что и понятно. Влажно и довольно тепло. Там лед будет стаивать сравнительно быстро, оазисы пойдут в рост. А над большей частью купола – сам видишь, мощный устойчивый антициклон. Отражение от льда практически стопроцентное. Температуры минусовые. Не знаю, как выйдет в действительности, но думаю, что муссонам этот антициклон окажется не по зубам. Значит, таяния льда не будет, одно испарение. Процесс не быстрый даже при солнце в зените…
– Короче. Десятки лет? Сотни?
Ломаев пожевал губами, отчего борода его пришла в движение.
– Первые тысячи.
– Точно?
– От одной тысячи лет до трех, я думаю. Точнее – считать надо.
– Ну и посчитал бы.
– Ну и посчитаю, только не вдруг. Да и без меня посчитают, причем на хороших компьютерах и рафинированных моделях. Знаешь сколько факторов придется учесть? Тут так посчитают, что какую примут модель, таков и выйдет результат. Лично я никакому результату удивляться не намерен…
– Но все-таки не раньше тысячи лет?
– Четыре километра льда в момент не растают. Не боись, поездишь еще по куполу на вездеходе, попрыгаешь по застругам…
– Не напоминал бы уж, – буркнул Ерепеев.
– А что?
– А то! Где мне сейчас надо быть? В вездеходе! А я…
– Без тебя справятся, – сказал Ломаев. – Твои ребята – классные водилы. И Непрухин с ними. Знаю, что ты о нем скажешь, но от Востока к Мирному он уже однажды шел, тягач водить умеет… Подменит в крайнем случае.
