Марко ни на шаг не отходил от Биче и все время почтительно и любезно беседовал с ней. Когда уже вечером ее отец подошел к нему, чтобы испросить разрешения удалиться, он проводил ее до дверей зала, где, препоручив ее отцу, высказал ему множество самых неумеренных похвал и, всячески его обласкав, сказал ему на прощание, что отныне надеется наверстать время, потерянное в течение их слишком долгой разлуки.
Граф вышел от Марко настолько опьяненный радостью, что ног под собой не чуял. Едва вернувшись домой, он рассказал жене о том, с каким почетом их принимал Марко Висконти, и Эрмелинда почувствовала облегчение: она не сомневалась, что Отторино говорил с Марко о своем намерении жениться на Биче и что благосклонность последнего к графу и девушке означает его одобрение.
Немного спустя появился и сам Отторино, сияя так же, если не еще больше, чем граф. Когда речь зашла о событиях прошедшего дня, Отторино заметил, что граф и графиня считают, будто Марко уже дал согласие на его брак с Биче, но не стал их разубеждать. После такого приема, свидетелем которого он сам был, он уже слишком уверился, что его судьба не вызывает сомнений, и решил при первой возможности, как только останется наедине со своим господином, поговорить с ним о том, о чем не мог сказать в присутствии множества посторонних. Поэтому он прямо заговорил с родителями Биче о свадьбе, как о деле ближайших дней, и без труда добился их согласия. Затем граф подмигнул жене и повернулся к Биче, которая во все время их разговора молчала, не осмеливаясь поднять голову.
— Послушай-ка, — сказал он с глуповато-насмешливой улыбкой, которая всегда появлялась на его лице, когда он собирался отпустить шутку, — послушай-ка, а ведь мы судим да рядим без хозяина: мы сосватали тебя, не спросив твоего согласия, а у тебя, может быть, и в голове ничего подобного не было.
Биче, покраснев, взяла мать за руку и не ответила ни слова.
Эрмелинда сделала знак графу, чтобы он перестал шутить, а затем улыбнувшись, сказала Отторино:
— Как бы не относилась моя дочь к тому, что никто не может решать за нее, я хочу, чтобы пока вы удовольствовались согласием ее матери.
Молодой человек стал прощаться, и девушка, видя, что он уходит, подняла голову и, не выпуская руки матери, спросила:
— Вы ведь завтра придете?
— Ага, ага, вот ты и попалась, вот ты и попалась, скрытница! — вскричал граф, заливаясь смехом. — Вот ты какая! А мы-то приняли ее за святую Лучию! Ах, негодница!
Юноша ушел столь же довольный, как и те, кто остался дома.
Глава XI
В потайном покое Марко Висконти горел трехфитильный серебряный светильник, источавший слабый приятный запах. Лодризио сидел на кресле с ручками, но без спинки, положив один локоть на маленький столик и подперев лицо ладонью, и разговаривал с хозяином дома, который слушал его рассеянно, словно занятый какими-то иными мыслями.
— В этом мы можем быть уверены, — говорил лукавый советник, — сегодня герцог монтефортский получил двадцать пять тысяч золотых флоринов, которые Людовик Баварский поручил ему взять у вашего племянника Адзоне, а завтра он со своими немцами будет уже в Тироле и не вернется назад. Когда император, который ждет его с деньгами в Тоскане, не имея ни гроша, в одно прекрасное утро узнает, что выкинул его посланец, у него будет дурацкий вид, клянусь жизнью! Да знаете ли вы, что это был мастерский удар? Одним махом избавиться сразу от всех! И нельзя же затевать что-либо новенькое, не избавившись прежде от них.
— Конечно, — ответил Марко равнодушно.
— Однако, — продолжал Лодризио, — вы были совершенно правы, когда сегодня утром сказали мне, что время еще не пришло, ибо надо дать сделать свое дело тем священникам и монахам, которых послал папа, а Баварца заставить потратить как можно больше людей и денег, что он и так каждый день делает. Да, кстати, известно ли вам, кузен, что восемьсот немецких всадников покинули свое знамя, так как им не выплатили жалованья, и засели в долине Ньеволе, в замке Черульо? Интересно, знают ли уже об этом во дворце наместника?
Марко, поглощенный совсем иными мыслями, услышал последнюю фразу как сквозь сон, когда до сознания человека доходит только звук слов, но не их смысл, и все же оставляет какой-то след в замутненном, полудремлющем мозгу, позволяя по этому последнему звуку догадаться о сути произнесенной речи. По слову «Черульо», все еще звучавшему у него в ушах вместе с вопросительной интонацией Лодризио, Марко понял, о чем идет речь. Сделав вид, что он все время внимательно слушал, он спросил:
— Это тот самый отряд немцев в Черульо?
— Да, я говорю, не слышали ли чего-нибудь о них ваши братья и наместник?
— Об этом сообщил сам Баварец, — ответил Марко. — И теперь император всячески торопит моего племянника, чтобы заставить его уплатить обещанные деньги; с их помощью он надеется вновь заставить повиноваться взбунтовавшийся отряд.
— Тут-то он и попал впросак! Не очень-то здесь разживешься, даже если захочешь, — ответил советник.
— А знаешь, — продолжал Марко, — знаешь, что надумал Адзоне? Угадай! Послать вместо денег в Черульо меня.
— Что?
— Он хотел бы отправить меня к бунтовщикам заложником, чтобы они вели себя тихо, пока он не соберет денег для расплаты с ними.
— Очень любезно с его стороны! — сказал Лодризио, ухмыляясь.
— Вот так-то, — продолжал Марко, — и как раз сегодня утром он начал проверять, как я к этому отнесусь, говоря, что я ниспослан ему самим небом и что никто, кроме меня, не сможет вызволить его из случившейся с ним беды — ведь эти немцы знают меня и поверят моим словам. И тут он заговорил о моих подвигах.
— Гм, ваши подвиги? Надо было ему сказать, что самый славный ваш подвиг еще впереди. Что же до его предложения, то он не так уж глуп. Ему хотелось бы убрать вас отсюда, а то он так и живет в вашей тени. Это и слепому видно.
Марко улыбнулся, а затем сказал:
— А знаешь, что приходит мне в голову, когда я думаю об этом?
— Нет, а что?
— Заманить его в его же собственную ловушку: я поехал бы в долину Ньеволе, как он хочет, привлек бы на свою сторону этих восемьсот копейщиков, которые за меня пойдут в огонь и в воду (тут мой племянник не ошибся), уплатил бы им из своего кармана. А ты здесь устроил бы переворот. А когда Баварец пойдет сюда на помощь своему ставленнику, тут-то я и ударю со своими восемьюстами копейщиками из Черульо и всеми теми, кого наберу тем временем в Тоскане.
Лодризио вскочил, восклицая:
— Братец, да ведь это же золотые слова! Давайте и вправду сыграем с ним такую шутку!
— Ладно, — сказал Марко, — при удобном случае мы еще об этом потолкуем. Мне тоже кажется, что тут можно кое-чего добиться, но сегодня вечером я не хочу больше говорить о серьезных вещах. До завтра.
— Говорю вам, это чудесная мысль, — продолжал тем не менее Лодризио, направляясь к выходу. — А как бы повлиял на переговоры с Флоренцией такой поворот, что вы в Ньеволе встали во главе восьмисот копий!
— Кстати, о Флоренции, — сказал Марко, чтобы покончить с этим разговором, — ты мне напомнил,
