Ледяной поход (с Корниловым)

были, перебили их здорово. Они от станции побежали, но скоро оправились, недалеко засели, огонь открыли. Тут вот долго мы с ними возились. А обоз тем временем проскочил… У наших тоже потери большие. А Алексеева видали? Прямо у полотна стоял под пулями… Ну, хорошо, что под Медведовской хоть снарядов и патронов захватили, а то совсем бы был конец'.

Ряд станиц

Едем степями из Дядьковской. Выстрелов нет, тихо. Обоз приостановится, отдохнет, и снова едем рысью по мягкой дороге.

Люди перебегают с подводы на подводу, рассказывают новости…

'Корнилова здесь похоронили'.- 'Где?' - 'В степи, между Дядьковской и Медведовской. Хоронили тайно, всего пять человек было. Рыли могилу, говорят, пленные красноармейцы. И их расстреляли, чтобы никто не знал'.

'А в Дядьковской опять раненых оставили. Около двухсот человек, говорят. И опять с доктором, сестрами'.- 'За них заложников взяли с собой'.- 'Для раненых не знаю, что лучше,- перебивает сестра,- ведь нет же бинтов совсем, йоду нет, ничего… Ну, легкие раны можно всякими платками перевязывать, а что вы будете делать с тяжелыми? И так уже газовая гангрена началась'.- 'Это что за штука, сестра?' - 'Ужасная… Она и была-то, кажется, только в средние века'.

'А в Елизаветинской, мне фельдшер рассказывал, когда раненые узнали, что их бросили, один чуть доктора не убил. Фельдшер в последний момент оттуда уехал с двумя брошенными, так говорит: там такая паника была среди раненых…'

'Здесь с ранеными матрос Баткин остался'.- 'Не остался, собственно, а ему командование приказало в 24 часа покинуть 'пределы армии'.-'За что это?' - 'За левость, очевидно. Ведь его ненавидели гвардейцы. Он при Корнилове только и держался…'

Едем. Все та же степь без конца, зеленая, зеленая…

Три вооруженных казака ведут мимо обоза человек 20 заложников, вид у них оборванный, головы опущены.

'А, комыссары!' - кричит кто-то с подводы.

'Смотрите-ка, среди них поп!' - 'Это не поп - это дьякон, кажется, из Георгие-Афипской. У него интересное дело. Он обвинил священника перед 'товарищами' в контрреволюционности. Священника повесили, а его произвели в священники и одновременно он комиссаром каким-то был. Когда наши взяли станицу, его повесить хотели, а потом почему-то с собой взяли…'

'А слыхали, что ген. Марков нашему начальнику отделения [62] сказал? Мы выезжаем из станицы, а он кричит: Нач. 3-го отделения! Почему у вас такое отделение большое? - Не могу знать, говорит.- Сколько раненых оставили в станице? - Тридцать, говорит.- Почему не сто тридцать! - кричит…'

Уже вечереет… Знаем, что сегодня ночью должны переезжать жел. дорогу, но никто не знает: куда мы едем? Одни говорят - в Тиберду, другие - в Терскую область. Едем - куда пустят…

Железную дорогу переехали, обманув большевиков. Они ждали нас в одном месте. Мы переехали в другом. Ген. Марков внезапно захватил переправу и с ж.-д. будки в присутствии сторожа, которому было приказано в случае появления кадетов дать знать, сам телефонировал комиссару: 'Все спокойно, товарищи'.

А потом сел на коня и приказал сторожу передать, что кадеты благополучно переехали жел. дорогу…

Едем зелеными степями. Цветущими белыми станицами. Берегами стеклянной реки.

В некоторых станицах - маленький отдых, и опять армия трогается в путь. Пеших - нет. Все на подводах. И раненые и строевые.

Проехали Бекетовскую, Бейсугскую.

В Ильинской отдыхаем в хате рослого, рыжего казака-конвойца. Живет он богато. Хата из нескольких комнат. Лучшая - зала - увешана портретами царской семьи, висит картина дела конвойцев под Лейпцигом, портрет командира - бар. Мейендорфа. Конвоец - монархист. Не нравится ему 'все это новое'. 'То ли дело раньше',- и казак сочно рассказывает про прежнее конвойское, казацкое житье.

Из Ильинской переехали в Успенскую. Здесь хозяин-казак - бедный. Он гостеприимен, угощает, разговаривает, но никак не может понять, зачем мы пошли воевать… 'А земля-то у вас есть?' - спрашивает он. 'Есть… была'.- 'Аа, ну понятно, свое добро всякому жаль',- наконец понимает казак.

Жена его - иногородняя. Она готовит нам, тоже угощает, но смотрит на нас со страхом и все спрашивает: 'А ничего не будет тем вот, кто из станицы убежал, когда вы пришли?!'

'Не знаю, думаю - ничего, а чего же они убежали-то?' - 'Да кто их знает, побоялись вас, ведь народ все говорил, что иногородних вешать будете…' Наконец она не выдержала и со слезами рассказала, что ее два брата - иногородние - бежали, что их комиссар смутил, а теперь сказывают, что бежавших ловят и расстреливают…

В Успенской встречаем мы вербное воскресенье. В большой церкви - служба. Все - с вербами и свечами. Храм полон, больше раненых. Впереди, к алтарю - Деникин с белым Георгием на шее, Марков, Романовский, Филимонов, [63]Родзянко.

В разговорах на паперти узнаем, что приехала с Дону делегация, зовут туда, что донские казаки восстали против большевиков и уже очистили часть области.

Все радостны. Неожиданный просвет! Едем на Дон, а там теперь сами казаки поднялись! Какая сила!

По станице рассклеены воззвания Деникина о борьбе за Учредительное собрание.

Горькая Балка

Ранним утром выезжаем из Успенской. Рядом с обозом идут, едут мобилизованные в станице казаки. Теперь в каждой станице кубанский атаман полк. Филимонов и Кубанская краевая рада мобилизуют их и берут в поход с армией. Но винтовок нет, а потому они в обозе.

Выехали в широкую, изумрудную степь. Рысью обгоняет обоз кавалькада. В центре на массивном, гнедом коне - ген. Деникин, в форме, с погонами; лицо сурово-озабоченное; кругом него - офицеры и корниловские текинцы. Немного сзади строем едет Кубанская рада, [64] выделяется характерная фигура Быча, [65]с ним рядом Макаренко. [66]

Весь день и всю ночь едет обоз по степи. Под утро должны переехать жел. дорогу под большой станцией Бело-Глинской.

Рассветает, едут шагом - пылят подводы. Впереди затрещали выстрелы, сильней, сильней, ударила артиллерия.

Бой на жел. дороге.

Командуют: рысью! Понесся обоз, уже ясно видна станция, жел.-дор. путь, поезда.