Ледяной поход (с Корниловым)

захваченную кобылу. Кобыла - хуже. Всем нравится рыжий англичанин. Казаки спорят о нем и нападают на старика.

'На что он тебе?!' - 'Отдай молодому!' - 'Все равно продашь',- кричат казаки. Старик отнекивается: - 'Да я же его взял!' - 'Ты взял, а я где был?!' - кричит, вскидывая головой и размахивая руками, молодой казак-претендент.

Во время спора я заметил среди них высокого, черноусого, с бледным лицом солдата, в серой, хорошей шинели. Он стоял немного поодаль, не вмешиваясь в разговор.

'Это ваш казак?' - спросил я старика.

'Нет, их - захватили',- нехотя отмахнулся он, ему было не до разговоров - казаки отбивали коня в пользу молодого.

Пленного никто не замечал, все были увлечены спором о коне, о нем забыли.

Солдат не выдержал, дернул крайнего казака за рукав и тихо спросил: 'Ну, куда же мне-то?' Тот недовольно обернулся:

'Постой… ребята, кто-нибудь отведите-ка пленного к начальнику, Ведерников, отведи ты',- приказал казак, и опять все загалдели вокруг коня.

Ведерников нехотя вышел из толпы. Солдат, на ходу поправляя пояс, двинулся за ним.

Я стоял - смотрел на галдеж казаков, но вдруг сзади услыхал разговор проходивших солдат: 'Видал? Поймали одного, сейчас расстреливать', - и пошел вместе с ними к путям. Навстречу мне солдаты Корниловского полка с винтовками в руках вели этого самого черноусого солдата. Лицо у него было еще бледнее, глаза опущены.

Со всех сторон из вагонов выпрыгивали и бежали люди: смотреть.

Черноусого солдата вели к полю. Перешли последний путь… Я влез в вагон. Выстрел - один, другой, третий…

Когда я вышел, толпа расходилась, а на месте осталось что-то бело-красное. От толпы отделился, подошел ко мне молоденький прапорщик.

- Расстреляли. Ох, неприятная шутка… Все твердит: 'За что же, братцы, за что же?' - а ему: ну, ну, раздевайся, снимай сапоги… Сел он сапоги снимать. Снял один сапог: 'Братцы,- говорит,- у меня мать-старуха, пожалейте!' А тот курносый солдат-то наш: 'Эх, да у него и сапоги-то дырявые…' - и раз его, прямо в шею, кровь так и брызнула.

Пошел снег. Стал засыпать пути, вагоны и расстрелянное тело…

Мы сидели в вагоне. Пили чай.

* * *

У ген. Корнилова

На другой день от офицеров отряда я и шт.-кап. князь Чичуа выехали в Ростов к ген. Корнилову просить его не разлучать нас с нашим начальником полк. С. [32]

Было около 9-ти часов утра, когда пришли в переднюю штаба и вызвали адъютанта Корнилова, подпор. Долинского. Он провел нас в приемную, соседнюю с кабинетом генерала.

В приемной, как статуя, стоял текинец [33]. Мы были не первые. Прошло несколько минут, дверь кабинета отворилась: вышел какой-то военный, за ним Корнилов, любезно провожая его.

Л. Г. [34]был одет в штатский потертый костюм, черный в полоску, брюки заправлены в простые солдатские сапоги, костюм сидел мешковато.

Он поздоровался со всеми. 'Вы ко мне, господа?' - спросил нас. 'Так точно. Ваше Высокопревосходительство'.- 'Хорошо, подождите немного',- и ушел.

Дверь кабинета снова отворилась: Корнилов прощался с штатским господином. 'Пожалуйста, господа'. Мы вошли в кабинет - маленькую комнату с письменным столом и двумя креслами около него. 'Ну, в чем ваше дело? Рассказывайте',- сказал генерал и посмотрел на нас. (Лицо у него - бледное, усталое. Волосы короткие, с сильной проседью. Оживлялось лицо маленькими, черными как угли глазами.

'Позвольте, Ваше Высокопревосходительство, быть с вами абсолютно искренним'.- 'Только так, только так и признаю',- быстро перебивает Корнилов.

Мы излагаем нашу просьбу. Корнилов, слушая, чертит карандашом по бумаге, изредка взглядывая на нас черными проницательными глазами. Рука у него маленькая, бледная, сморщенная, на мизинце - массивное, дорогое кольцо с вензелем.

Мы кончили. 'Полковника С. я знаю, знаю с очень хорошей стороны. То, что у вас такие отношения с ним,- меня радует, потому что только при искренних отношениях и можно работать по- настоящему. Так должно быть всегда у начальников и подчиненных. Просьбу вашу я исполню'. Маленькая пауза. Мы поблагодарили и хотим просить разрешения встать, но Корнилов нас перебивает: 'Нет, нет, сидите, я хочу поговорить с вами… Ну, как у вас там, на фронте?' И генерал расспрашивает о последних боях, о довольствии, о настроении, о помещении, о каждой мелочи. Чувствуется, что он этим живет, что это для него 'всё'.

В моем рассказе промелькнуло: 'Я видел убитых на платформах'. Корнилов встрепенулся, вспыхнул, блеснувшие глаза остановились на мне: 'Как на платформах! в такую погоду! Почему?! разве нет вагонов?!' Ответить на вопросы я не могу. Корнилов взволновался, быстро пишет что-то на клочке бумаги. [35]Разговор продолжался. В конце его Корнилов спросил, где мы служили на фронте, и, когда узнал, что в его армии, задержал нас, расспрашивая, а были там-то? а были в таком-то деле?

Генерал прощался. 'Кланяйтесь полк. С.',- говорил он нам вслед. Выходя из кабинета, мы столкнулись с молодым военным с совершенно белой головой. 'Кто это?' - спрашиваю я адъютанта. Он улыбается: 'разве не знаете? Это - Белый дьявол, сотник Греков. Генерал узнал, что он усердствует в арестах и расстрелах, и вызвал, кажется, на разнос'.

Пройдя блестящий зал штаба, мы вышли. Корнилов произвел на нас большое впечатление. Что приятно поражало всякого при встрече с Корниловым - это его необыкновенная простота. В Корнилове не было ни тени, ни намека на бурбонство, так часто встречаемое в армии. В Корнилове не чувствовалось 'Его Превосходительства', 'генерала от инфантерии'. Простота, искренность, доверчивость сливались в нем с железной волей, и это производило чарующее впечатление.

В Корнилове было 'героическое'. Это чувствовали все и потому шли за ним слепо, с восторгом, в огонь и в воду.

Казак Корнилов казался 'национальным героем'. Кругом же были 'просто генералы'. И когда я узнал от близких к Корнилову лиц про интриги вокруг него, я понял, что это происходит именно поэтому.

Чалтырь

Мы с князем возвращались на фронт. За несколько дней положение на Таганрогском фронте изменилось. Поднялись казаки ближайших станиц (вернее, их искусственно подняли, так как настроение казаков было неуверенное), и хорунжий Назаров [36], начальник партизанского отряда, решил ударить с ними на село Салы, где, по сведениям, находились большевики. Разведки достаточной не было. Хорунжий бросился 'на ура' и налетел на значительные силы большевиков с артиллерией.

Казаков разбили. Они в беспорядке бежали, оставив под Салами раненых и убитых. 'Подъем' - упал, казаки замитинговали: 'нас продали', 'нас предали', 'опять ахвицара!'.