твоего войска.
– Моего войска?
– А что же это? – улыбнулся Сумихара. – Сабуро-сан мне всё доложил. Ты не такой, как другие воины Пути. Ты очень, очень странный. Что-то есть в тебе такое, чему я никак не могу подобрать верного слова.
– Я проиграл, – Гурьев опустил голову.
– Нет, – возразил Сумихара. – Просто ты ещё очень молод, и тебе ещё многому предстоит научиться. Конечно, ты не выиграл войну. Ты и не мог её выиграть. Ты выиграл нечто, куда более важное. Людей. Их веру.
– Веру? – Гурьев сжал кулаки. – Веру?! Веру во что?! Ясито-сама, они…
– Они по-своему истолковали твою силу, Гуро-сан. Всё придёт в равновесие, когда ты наберёшься опыта и знаний. Поезжай в Нихон*
– Пока?
– Меня отзывают домой, – настал черёд Сумихары опустить голову. – Это тоже одно из условий мирного договора. Я слишком явно встал на сторону русских, Гуро-сан. Это многим не понравилось.
– Простите меня, Ясито-сама.
– Ты здесь ни при чём, – Сумихара посмотрел в ночь за окном. – Я сам принял это решение. Я пойду до конца. Буду драться. Ты можешь рассчитывать на меня.
– Почему, Ясито-сама?
– России и Нихон не нужно воевать друг с другом. И никогда не было нужно. Мы просто пошли на поводу у жадных и недалёких, примитивных червей, не понимающих, что такое Долг и Дух. Конечно, нужно положить немало труда, чтобы русские окончательно, по-настоящему поняли это, осознали свою миссию. Но у них… У вас, – есть это стремление к Духу. Мы, японцы, уже почти подошли к этому. Почти. А остальные… Остальные, – они просто обречены. Все наши войны – это ведь лишь подготовка к главной битве. Самой главной.
– Вы христианин, Ясито-сама, – удивлённо проговорил Гурьев.
– Да, – согласился Сумихара. – Но, разумеется, тайный. Это немодно теперь дома. Но дело не в этом. Что-то произошло. Я не знаю, как выразить то, что я предчувствую. Что-то важное. Но что? – генерал посмотрел на Гурьева. – Поезд в Дайрен уходит сегодня рано утром. Твои документы, – он достал из внутреннего кармана плотный узкий конверт и вручил его гостю. – Возьми бумаги и уезжай. Там ещё деньги. Немного, но тебе хватит, чтобы добраться. Будь осторожен, Гуро-сан. Путь никогда не был лёгким. А теперь… Я желаю тебе удачи.
– Да. Это мне понадобится. Спасибо, Ясито-сама. Мы ещё встретимся. Прощайте.
Гурьев поднялся и вышел, – так же незаметно, как вошёл. Немного постоял на крыльце. Впереди снова ждало неведомое. Ну, да не привыкать. Гурьев вздохнул полной грудью и шагнул во тьму.
Сталиноморск. Декабрь 1940
Утром, проводив Городецких, Гурьев отвёз Дашу в школу. С ноября он уже ездил на ЗиСе – сам за рулём. На парадной лестнице наткнулись на Завадскую, которая, увидев лицо девушки, смерила Гурьева с ног до головы испепеляющим взглядом. Едва он распрощался с Дашей, заведующая вцепилась ему в рукав:
– Голубчик, Яков Кириллович, да что же это такое! Я же Вас просила! Я всё понимаю, но…
– О-о, – Гурьев умоляюще воздел руки к небу. – Ну почему все мысли – сразу о дефлорации?!
– Послушайте, Вы, – покраснев до корней волос, прошипела Завадская. – Вы соображаете, что произносите?!
– А что?! – удивился Гурьев. – Сначала – христианское ханжество, потом – советское?! Разорю. Не потерплю.
– Что происходит? – жалобно проговорила Завадская. – Я должна знать!
– Нет, – прищурился Гурьев, и Завадская поняла, что спорить бесполезно, – впрочем, как обычно. – Никто не должен знать, Анна Ивановна. Никто. То, что происходит, настолько важно, что никто не должен ничего знать до конца и понимать до конца. Пока это, наконец, не произойдёт.
– Тогда отправляйтесь в шестой «Б», – велела заведующая, и Гурьев, на этот раз и в самом деле удивившись, посмотрел на неё. – Серафима Матвеевна опять болеет, только что Гликерия Васильевна у меня была, в совершенной панике – они сейчас всю школу с ног на голову поставят. Это же шестой «Б»! Идите сейчас же!
– Слушаюсь и повинуюсь, – Гурьев, сложив ладони у груди, поклонился Завадской в пояс.
Он вошёл в класс, и дети стихли мгновенно. Кое-кто разочарованно вздохнул – кончилась вольница, Гур явился. Он сел за стол, раскрыл журнал, улыбнулся:
– Какую же тему мы исследуем, друзья мои? Щербаков, доложите, – Гурьев знал по именам и фамилиям всех детей, даже первоклашек, и ко всем обращался на «Вы», – заслужить у Гура приятельское «ты» было делом чести, доблести и геройства, предметом вожделенной зависти и мечтой каждого.
– Однокоренные слова, Яков Кириллович, – с места сообщил мальчик. На случай короткого ответа – одно, два предложения – Гурьев разрешал «не подскакивать», и это тоже было хорошо известно. – По русскому…
– Скучно, да? – посочувствовал Гурьев. – Ничего, мы сейчас это враз поправим. Кто знает, как раньше назывался город Сталиноморск? Вижу лес рук.
Дети заулыбались, поднялись сначала пять, потом шесть, потом ещё две или три руки.
– Пашутина, – милостиво кивнул Гурьев.
– Сурожск.
– Сурожск, – подтвердил Гурьев. – Верно, спасибо. Сурожск, Сурожеск. Это хорошо, что вы знаете историю. История – очень, очень важное дело. Особенно – история Родины, малой родины. Это вы молодцы. Пашутина, напишите, пожалуйста, слово «Сурожск» на доске – прописными буквами и так, чтобы между знаками оставалось место ещё для одной буквы. Отлично. Спасибо. А кто может сказать, какой корень в слове «Сурожск» можно увидеть? Или, может быть, даже несколько?
– Сур, – неуверенно произнёс кто-то из детей. И ободрённый кивком Гурьева, повторил увереннее – Сур.
– Рож? – спросил Щербаков. – Это от «рожи», что ли?
Кто-то хихикнул, но поддержки не получил: Гур серьёзен – значит, и дело серьёзное, нечего хиханьки разводить. Он поднялся, подошёл к доске, взял в руку мел:
– Смотрите, что получается, друзья мои, – он вписал ещё одно «р» между «р» и «о» и поставил над ними две корневые дуги, получилось – «сур» и «рож». – Сур, или сар – это на шумерском языке означает царь, правитель, судья. В те времена – много тысяч лет тому назад – обязанность судить и править, управлять, была сосредоточена в руках одного человека. Сара, сура, царя. Слово это через другой древний язык – санскрит – пришло к нам, в русскую речь. Будем считать, что это мы выяснили. – Гурьев написал на доске ещё два коротких слова в столбик: «рус», «рос», а рядом – в другой столбик – «раж», «руж», «руд», «руда», «род». – Идём дальше, смотрим на второй наш корень. Не забывайте, что чередование гласных, замена их одного на другой, особенно близко стоящего по способу произношения, – дело обыкновенное и пугаться его не следует. Как и согласных звуков – «ж», «д». Поэтому – вот так. На языке наших предков руда – это кровь. Рудый – красный. Ражий – здоровый, кровь с молоком. Руд – кровь, род, семья, народ. Что получается? Гриневич, попробуйте Вы, – подумайте. Вслух.
– Царь и кровь, – удивлённо проговорил мальчик. – Кровь царей? Кровавые… Нет. Кровь царей, да?
– Совершенно верно, – кивнул Гурьев. – Спасибо. Именно так – кровь царей, царская кровь. А дальше – ещё интереснее, – он показал на «рус» и «рос». – Во многих древних языках слова читались в обе
