Наследники по прямой. Книга первая

Жди, когда снега метут, жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут, позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест писем не придёт,

Жди, когда уж надоест всем, кто вместе ждёт.

Жди меня, – и я вернусь. Не желай добра

Всем, кто знает наизусть, что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать в то, что нет меня,

Пусть друзья устанут ждать, – сядут у огня,

Выпьют горькое вино на помин души…

Жди. И с ними заодно выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь, – всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть скажет: – Повезло.

Не понять, не ждавшим, им, как среди огня —

Ожиданием своим – ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать только мы с тобой, —

Просто ты умела ждать, как никто другой.

– Боже мой, Джейк, – прошептала Рэйчел, прижимая бумагу к груди. – Боже мой, Боже мой. Ты снова нашёл алмаз. Как ты находишь их, Джейк?! Как, Боже мой, как?!.

Сталиноморск. 8 сентября 1940

Потому что, пока ты советский мужчина, ты ничего не можешь дать женщине, яростно подумал Гурьев. Не можешь ни защитить её, ни любить по-настоящему. Даже если можешь всё остальное. Потому что жить так, как будто вокруг всё замечательно, ты не имеешь права. Она такая же – как и я. Да, конечно. Любовь. И очереди за хлебом. И за всем остальным, конечно же. И висящий над головой меч. Каждый час, каждую секунду. Всегда. Она не сможет. Это не её жизнь. Жизнь не может быть такой. Это невозможно. А я?! Что – я? Я – уж как-нибудь. Если всё получится, я… Как-нибудь.

Он помолчал. И вдруг улыбнулся. Даша посмотрела на него, покачала головой:

– Не смей так улыбаться. У меня сердце болит, когда ты так ужасно улыбаешься. Неужели ты ни разу… Ни разу не написал ей даже?

– Нет.

– Почему?!

– Потому что мы не можем быть вместе, а мучить любимых подло, дивушко.

– А она?

– Ну, что ты. Она гордячка. Настоящая леди. И знает, что, почему и зачем.

– Я всё время думаю. Всё время думаю, как сделать так, чтобы вы были вместе!

– Тебе учиться нужно, дивушко, а не забивать себе голову всякой ерундой.

– Мне учёба не мешает думать, Гур. Я просто ещё маленькая и глупая. Не взрослая никакая совсем. Но я обязательно придумаю. Совсем скоро. Вот увидишь, – она посмотрела на Гурьева и, вздохнув, сказала ревниво: – Она тебя всего заняла. Всего-всего, целиком себе заграбастала, никому ничего не оставила, ни одной капельки даже. У-у, жадина какая! Совсем как я!

И Даша улыбнулась.

Что же ты творишь со мной, девочка моя славная, подумал Гурьев. Дивушко моё ненаглядное, что же ты творишь?!.

Сталиноморск. 8 сентября 1940

Утром они пришли в школу втроём. О-о, какие взгляды, усмехнулся Гурьев. Смотрите, дорогие, смотрите. То ли ещё будет.

После второго урока он вышел из класса и увидел у окна в коридоре одну из дочерей Арона, кажется, старшую. Гурьев, ободряюще улыбнувшись, шагнул к ней, поздоровался на идиш, потом по-русски, нащупывая правильную интонацию и одновременно устанавливая дистанцию – только трепещущих еврейских мэйдэлах ему не хватало для полноты картины:

– Шолэм. Здравствуй, Диночка. Новости для меня?

– Да, – кивнула девушка и заалела, теребя роскошную, чуть не в руку толщиной, косу. О-о, подумал Гурьев. Нет. Пожалуйста. Дина продолжила на идиш: – Татэ*note 76 велел вам в синагогу зайти, как только сможете, реб Янкель.

Вот как, подумал Гурьев. Велел. Смешно. Обхохочешься. Он снова улыбнулся, посмотрел на часы, отметив, как расширились от удивления зрачки Дины при виде его хронометра:

– Я буду ровно через три часа. Так и передай отцу, хорошо?