Этюд о крысином смехе (опубликованный вариант)

демонстративно распахнул тумбочку, как и следовало ожидать, совершенно пустую. – А может быть, он спрятался под кровать? Взгляните. Он, наверняка, там. Нет? Ну тогда он, как пить дать, сидит под столом. Это его любимое место.

– Послушайте, – вступил я, пока Холмс доверчиво ползал под кроватью. – Мы вовсе не надеялись найти его здесь. Мы хотели зайти к нему, но лавка оказалась закрытой. Тогда мы направились сюда, думая, что вы знаете…

– Знать не знаю и знать не хочу! – отрезал старик. – Черта с два! И бумага у него паршивая, и чернила разбавленные, и морда отвратительная…

– Кстати, насчет чернил, – Холмс высунул голову из-под кровати. – Не разрешите ли вы черкнуть нам пару строк, записку для Фергюсона: что мы заходили и не застали его?

– И вам чернил?! Все с ума посходили! Третьего дня при ходят Двое: «Дайте нам чернила!» Позавчера забегает какой-то поп. «Чернил – говорит, – не найдется?» Вчера врач – и ему то же чернила.

Я положил на стол шиллинг. Перемену, которая произошла со сторожем, надо было видеть.

– Секундочку, одну только секундочку, джентльмены! Извините, извините, ради Бога! Ах! Ах! – он вскочил с кровати и, неумело кланяясь, протянул Холмсу чернильницу и перо.

Холмс присел за стол и быстро начеркал несколько строк своим неподражаемым почерком. Справедливости ради, надо отметить, что бумага действительно была паршивая. Сложив записку и сунув ее в карман, Холмс встал, поклонился, при этом взгляд его упал на пол.

– Боже! – воскликнул он. – Как мы наследили!

– Что вы, что вы, джентльмены! – Замахал руками сторож. – Не извольте беспокоиться! – Нет, нет, – авторитетно заявил Холмс – Где у вас веник и совок?

Получив желаемое, Холмс методично смел на совок весь мусор и вышел наружу.

От удивления сторож только и смог сделать, что открыть рот. Тем временем, Холмс вернулся. Он поставил в угол веник и совок, взял котомку, улыбнулся и пошел к двери.

– До свидания, – сказал он, обернувшись. – Пойдемте, Уотсон.

Когда мы вновь оказались рядом с лавкой Фергюсона, я заметил что ее двери открыты. – Это уже не имеет значения – Холмс весело подмигнул мне. – Все, Уотсон, домой!

– Вы не шутите?! – воскликнул я.

– Нисколько, – ответил Холмс. – Идемте скорее, погода портится.

Ах, как приятно было снова оказаться в нашей старой уютной квартире! Мысль в том, что больше не надо куда-то бежать, кого-то ловить, от кого-то прятаться, доставляла мне невыразимое блаженство

Холмс, не теряя ни минуты, бухнулся за стол и, вывалив на него пузырьки, погрузился в изучение своих сокровищ. Я, тем временем, в каком-то полусне смыл с себя грязь и пот, соскоблил со щек трехдневную щетину. Не помню уже, как я добрался до кровати – мои глаза закрывались на ходу. Ко мне подошел Холмс.

– Уотсон, – серьезно сказал он. – Оставляю вам этот пакет, – он показал мне голубой конверт, запечатанный сургучом. – Я кладу его на стол. Если к шести часам вечера завтрашнего дня я не вернусь – а к шести я обязательно должен вернуться – вскройте его.

Я еще слышал, как Холмс вернулся к столу с пузырьками и все. Я провалился в сон, как в темную бездонную яму.

Глава 13.

– Это сумерки, братья,

Это сумерки… – зловеще шептал Холмс. – Это смерть, смерть от кораллов… – Холмс смотрел мне в глаза. – Это древние песни темной реки. Это сумерки, – и он захохотал. Хохот становился все громче, а Холмс исчезал все дальше и дальше в кроваво-красном тумане, окутавшем Лондон. Внезапно я понял, что погибну – смерть, неуловимая и невидимая, была здесь, в этом тумане, в этом воздухе, которым я дышал, везде и нигде, в пустынных улицах и темных домах, в скрюченных мертвых деревьях и потухших газовых фонарях. Это сумерки! – шептали чьи-то голоса, туман колыхался, то сгущаясь, то ненадолго исчезая, и тогда сквозь него проступали очертания виселиц… Шаги сзади – это смерть, я понял – это она, она приближается – да, она – миссис Хадсон! Топор в ее руке – занесенный над моей головой, он опускается! Это сумерки! – торжественно загремели голоса. – Сумерки! Сумерки! Сумерки!!!

– Нет!!! – вырвался у меня вопль ужаса. – Не-е-ет!!!

Свой собственный крик разбудил меня. Я лежал на кровати, обливаясь холодным потом, сжимая в руках разодранную пополам подушку.

– Холмс, – позвал я, чувствуя, как начинает затихать бешено бьющееся сердце. – Холмс!

Никто не ответил. В доме стояла тишина. Я понял, что Холмс еще не возвращался.

Приведя себя в порядок, я стал терпеливо дожидаться шести часов. Часов до трех я перелистывал одну из последних монографий великого сыщика, в которой он описывал различные виды губной помады. Однако это занятие скоро наскучило мне. Я подошел к шкафу с пузырьками и стал рассматривать его содержимое. Похоже, Холмс изрядно потрудился ночью. Коллекция Хьюго Блэквуда была полностью разобрана, снабжена наклеечками и ярлычками и с любовью расставлена по полкам в художественном беспорядке. Я долго боролся с внезапно охватившим меня желанием выкинуть самую богатую и самую ценную в мире коллекцию пузырьков на помойку или, на худой конец, свалить все на диван Холмса. Представив лицо этого коллекционера при виде учиненного мной погрома, я с трудом сдержал смех.

Стрелка часов будто застыла на четырех. Я повертел в руках оставленный им конверт и вновь бросил его на стол. От скуки я начал вспоминать события последних дней.

Если верить Холмсу, лорд Хьюго Блэквуд был отравлен. Кому это понадобилось? Кому мог помешать немощный шестидесятитрехлетний старик? Может быть, он стал свидетелем какого-нибудь ужасного преступления или же проник в святая святых чьей-то тщательно оберегаемой тайны и от него попытались избавиться? Но почему же это было сделано сейчас, а не пять лет назад, поскольку, если он что и видел в последние годы, то только лица своих близких? Что еще? А вдруг объявился еще один претендент на наследство старого лорда?! Он знает, что сможет оспаривать часть состояния только после смерти Хьюго Блэквуда, который не желает считать его наследником. Этим человеком может быть, скажем, незаконный сын Хьюго или же родственник, проклятый всей семьей за неведомые нам злодеяния. Убедившись, что при жизни лорда наследства ему не видать, он убивает его. Но если это так, то этот человек должен хорошо знать замок, его обитателей, их привычки! Кто в курсе всех дел Блэквудов? Только… Только доктор Мак- Кензи! Мак-Кензи… Постойте, имя неизвестного, отправившего письмо, начинается с буквы «M»!..

Я вскочил с дивана. Вот оно что! Теперь только бы не потерять нить рассуждений. Трясущейся рукой я налил из графина воды, выпил и вновь уселся на диван.

Итак, если доктор пишет кому-то письмо, то это значит, что убивал не он, а кто-то другой, видимо, его сообщнику, доктор же, тем временем, несомненно, создавал себе алиби, В письме же он еще раз напоминает убийце, что тот у него в руках, чтобы не вздумал предать его и скрыться. Правда, непонятно, чего же опасался доктор, имея полное алиби? И причем тут разрушенная стена замка, пропавшая и вновь появившаяся книга, завещанная лордом младшему сыну; причем здесь призрак, наконец? Я почувствовал, что голова моя начинает пухнуть от всех этих рассуждений.

Часы на стене пробили половину шестого. В окно тоскливо барабанил осенний дождь. Где-то за шкафом грустно пел свою песню сверчок.

– Ничего, ничего, – сказал я сам себе. Но беспокойство начало понемногу овладевать мною. Я вспомнил, каким необычайно серьезный для него тоном произнес вчера Холмс свои последние слова. Стрелки медленно приближались к шести, а великий сыщик все еще не появлялся.

– Ничего, ничего, – пробормотал я, – вот сейчас, сейчас откроется дверь…