порой приглашали его быть свидетелем своих сделок. Но вскоре мертвый оборотень добрался и до своих настоящих обидчиков.
Первые вести принесли рабы. Однажды утром они во весь дух прибежали с пастбища, бросив скотину, и у всех вместо лица были бледные личины страха.
— Что такое? — гневно воскликнул Кольбьёрн, выйдя на крыльцо. Рагна-Гейда и Гейр выглядывали из-за его плеча, на крыльце дружинных домов толпились хирдманы, из хлевов и конюшен смотрели рабы, потихоньку отталкивая друг друга. — Почему вы бросили стадо? Что вы несетесь, ведьмины дети, как будто за вами гонится мертвец?
— Пришел… Он пришел… — бессвязно бормотали рабы и все оглядывались назад.
— Кто пришел?
— Ста… Старый… — Рабы не смели назвать имя того, кого так боялись. — Тот мертвый оборотень, которого потревожили в могиле!
Боясь хозяйского гнева, пастухи взяли себя в руки и рассказали, как все было. В полночь они услышали суматошное мычание и увидели страшную рогатую тень, которая гонялась за коровами по темному загону. А темноте коровы давили и топтали друг друга, а тень кидалась на всех подряд и била рогами. Вопли, стоны, мычание несчастных животный, дикий яростный рев чудовища висел над луговиной, а пастухи до утра сидели в землянке, дрожа от ужаса и призывая богов. С первыми проблесками зари мертвец исчез, а два десятка коров осталось убито или покалечено.
Кольбьёрн хёльд послал людей добить коров, а оставшихся пригнать в усадьбу. Фру Арнхильд запретила коптить или солить мясо, а приказала все сжечь.
Весь день домочадцы Стролингов ходили тихие и напуганные, дети по углам жутким шепотом обсуждали, что будет, если мертвец явится прямо сюда. Взрослые раздавали им подзатыльники и приказывали прекратить глупую болтовню, но сами невольно ёжились. Еще в сумерках на усадьбе закрыли ворота и все двери домов. Беседа в гриднице не вязалась, в женском покое шептали все о том же, и хозяева рано ушли спать.
Натянув одеяла до носа, все ждали полуночи. Но гораздо раньше тишину прорезал тоскливый собачий вой, визг, скулеж. Все повскакали с мест. Было еще не совсем темно — мертвец день ото дня набирался сил — и все, у кого хватило смелости выглянуть в дымовые окошки над дверью, могли видеть высокую и плечистую фигуру, одетую в пятнистую рубаху из оленьей шкуры. На голове у оборотня был шлем из оленьего черепа с рогами, а лицо его было так жутко, что сама Хель рядом с ним показалась бы красавицей. Распухшее, утратившее черты, сине-черное, оно было частью скрыто под шлемом, но нижняя челюсть была видна и противно дрожала, открывая черно-желтые редкие зубы. В руках мертвец держал большое копье на длинном древке, и под лучами луны его наконечник сверкал ослепительным золотым блеском.
—
Удальцов выйти на вызов не нашлось: фру Арнхильд сказала, что человеческое оружие не возьмет мертвеца. Обойдя дом, Гаммаль-Хьёрт взобрался на крышу и всю ночь просидел там, колотя ногами по скатам и воя таким дурным голосом, что о сне никто не мог и думать. Все домочадцы от самого Кольбьёрна до последнего мальчишки-раба дрожали и взывали к богам. Только на рассвете мертвец грузно сполз с крыши и исчез. Перед крыльцом потом нашли большую яму, а весь двор был истоптал следами оленьих копыт.
Не дожидаясь, пока мертвец явится снова, Стролинги собрались на совет.
— Ночному Гостю было еще при жизни предсказано, что его погубят его собственные сокровища! — сказала фру Арнхильд. — Поэтому он ушел в могилу живым и взял с собой все, что имел. Старый Строль не решился лезть за ним в могилу. Но для нас ничего не потеряно. Если сила мертвеца заключена в его сокровищах, то их нужно отнять у него, и тогда он погибнет.
— Мы этого и хотели! — вполголоса буркнул Скъёльд. — Только он не захотел их отдавать.
— Но ведь мертвец теперь выходит из могилы! — сказал Хальм. — И никто не замечал, чтобы он таскал с собой мешки золота. Оно остается в могиле.
— Вот тут его и нужно взять! — воскликнул Кольбьёрн, стремясь опередить брата. — Пока мертвец ночью будет бродить, нужно забраться в курган и взять его золото!
— Ночью! — с ужасом повторила Рагна-Гейда. Ночью лезть в могилу и каждое мгновение ждать, что выход закроет рогатая тень! — А если он явится обратно, когда вы будете там?
— Еще проще! — крикнул Скъёльд. — Он ведь не знает, что дома его ждут гости. И тогда его могила станет его могилой уже навсегда!
— Я сам пойду с вами! — воодушевившись, решил Кольбьёрн. — Ничего, сыновья мои! Теперь победа принесет нам еще больше славы, чем если бы в могиле нас ждала горка гнилых костей!
Рагна-Гейда кивнула про себя: славы и в самом деле будет побольше. Вот только не окажется ли она для кого-нибудь посмертной? Нет, из Рагны-Гейды не вышло бы новой Гудрун*: она предпочла бы видеть своих отца и братьев менее доблестными, но живыми.
— Ты знаешь, отчего бывают горные обвалы? — язвительно спросила фру Оддборг.
Модвид Весло с неудовольствием оглянулся: мать стояла позади, грозно уперев руки в бока, и всем видом выражала презрение к собственному порождению. Не ответив, Модвид вздохнул и отвернулся. Зная, что хозяйка сегодня в дурном расположении духа, он с утра ушел осматривать поля, потом сидел в дружинном доме, притворяясь, что обсуждает с кем-то важные дела и не замечает усмешек все понимающих хирдманов. Но от злой судьбы не уйдешь, и фру Оддборг нашла его и здесь. У сыновей Гьюки было злополучное золото, а у Модвида Весло была мать. Она тоже когда-то хотела быть и женой, и матерью хёвдинга. Сначала в неудачах был виноват ее муж, и пережила она его именно затем, чтобы в дальнейших неудачах рода винить сына, то есть Модвида. Ему было тридцать пять лет, и из них четырнадцать он был виноват во всем, включая грядущую Гибель Богов.
— Не знаешь? — с ядом, которому позавидовал бы и сам Фафнир, продолжала фру Оддборг. Модвид молчал, зная, что так мать уймется раньше. — Так я тебе расскажу, — охотно продолжала она. — Горные обвалы происходят оттого, что Локи* хохочет и бьется на своей скале. А хохочет он, когда видит таких болванов, как ты!
— Мать! — повысив голос, призвал Модвид и повернулся, поднял руки, как будто хотел взять ее за плечи. Ну, не при хирдманах же! Он ведь уже не мальчик! Интересно, Ингстейна хёвдинга мать тоже бранит всеми троллями и турсами*?
— Что — мать? — закричала фру Оддборг в полный голос и отступила, чтобы иметь больше простора для битвы. — А скажешь, нет? Сыновья Кольбьёрна тоже порядочные балбесы, как и вся нынешняя молодежь, но они хотя бы пытаются! Когда Хель их спросит, почему они в своей жизни ничего достойного не совершили, они ответят: «Мы пытались!», и Хель упрекнет их в неудачливости, но не в лени! А тебе и сказать будет нечего!
— Мать, послушай…
— Слушать я буду, когда тебе будет что сказать! Сыновья Кольбьёрна хотя бы раскопали могилу и выгнали мертвеца! Они открыли путь к его золоту! Тебе даже копать не придется! Тебе надо только пойти и взять то, что там лежит! А золото Оленя не увезешь и на трех конях! И вся эта удача и богатство будет наше! И тогда эти Стролинги сами будут навязывать тебе свою дочку!
— Мать, я не хочу вытягивать сети, которые поставил другой! — возмутился наконец Модвид. — Про меня скажут, что я люблю попользоваться чужими трудами!
— Пусть говорят! Ты забыл, что сказала сама Кольбьёрнова дочка? Так я тебе напомню! Она сказала, что выйдет за того, кто принесет ей лучшее сокровище из кургана.
— Она не обещала выйти за того, кто принесет, — проворчал Модвид, снова отворачиваясь. — Она обещала только рог меда.
