подвиги, убивал десятки и сотни врагов, захватывал много добычи и присылал ей в подарок целые сундуки серебра, связки мехов, толпы рабов, и еще много-много всякого. Она села бы, как Брюнхильд, в середину огненного кольца, если бы ждать там великого героя не было слишком скучно. Никто не превзойдет жадным тщеславием юную деву знатного рода, которая одарена приятной внешностью и живым нравом. Осознав себя женщиной, она хочет видеть у своих ног целый свет. И особенно тех, кто по глупости и упрямству не хочет признать ее несравненных достоинств.
— Расскажи скорее! — с нетерпеливой горячностью шепнула Ингирид и опять тряхнула Катлу за плечо. — Что было в этих стихах?
— Я плохо помню, — смущенно шепнула служанка. — Там было много про тебя, он тебя называл Труд обручий еще Суль… Нет, про Суль не то, не про Суль, а то, что без тебя ему нет света от солнца или звезд, я так поняла. А еще что ему не жаль жизни отдать за тебя. Это я запомнила: жизнь отдать не жаль за деву. Так хорошо, так складно!
— Ну, а еще что?
— А больше я не помню, — разочарованно доложила Катла. — Там было много, целых две висы, и все так складно! Пока я слушала, было так красиво, а теперь — не помню…
— И ты молчала, негодяйка! — вдруг яростно прошипел с соседней лежанки голос Уннгерд, жены Оддульва, и обе девушки разом вздрогнули.
Уннгерд проснулась еще от первых восклицаний Ингирид и все это время лежала, потрясенная и разгневанная. Вот до чего дошел этот негодный квитт, привезенный сюда этим негодным Бальдвигом! А может, Бальдвиг и привез его для мерзкого колдовства — чтобы приворожить конунгову дочь, насочинять хулительных стихов про весь род конунга и про всех добрых людей заодно! Недаром же у него глаза как у оборотня! Уннгерд с трудом сдерживалась, понимая, что если подаст голос слишком рано, то гусыня Катла от страха онемеет и узнать что-то толком будет гораздо труднее.
— У, родня великанов! — досадливо шепнула Ингирид. Она старалась сохранить самообладание, но была напугана. При всем своем легкомыслии она понимала, как много неприятностей принесет ей огласка Вигмаровых стихов.
— Глупая, негодная курица! — возмущалась Уннгерд, откинув одеяло и спуская ноги с лежанки. — И ты молчала до самой ночи! Нужно было сразу, как только он сказал свои троллиные стихи, кричать и звать людей в свидетели! А ты и рада, что твою госпожу заворожил какой-то квиттинский оборотень! Чтоб тебя тролли взяли с ним заодно!
Женщины, разбуженные голосами, поднимали головы, ничего не видя в потемках и не понимая спросонья, что случилось и за что жена Оддульва бранит служанку. Кто-то на всякий случай кинулся будить кюн-флинну Ульврунн, спавшую с мужем в отдельном маленьком покое. А Уннгерд уже натянула верхнюю рубаху и шарила по скамье в поисках платья.
— Давай скорее одеваться, ведьмино отродье! — покрикивала она на растерявшуюся Катлу. — Где мои застежки! Давай покрывало! Я всю усадьбу на ноги подниму! Конунг все узнает!
— Ах, Уннгерд, не надо! — вскрикнула Ингирид. Чем лучше она осознавала смысл происходящего, тем крупнее и грознее делались ожидаемые неприятности. — Не надо! Он ничего плохого не сказал! Я сама его просила сочинить стихи обо мне!
— Молчи, глупая! — оборвала ее Уннгерд. — Ты сама не знаешь, какое зло зовешь на свою голову! Ты-то, может, и просила, с тебя станется! А он и рад! Ты хочешь потерять красоту и разум и совсем пропасть? Хорошо же воспитали тебя эти фьялли! Ты хочешь опозорить и себя, и весь свой род заодно!
На этом дрожащие руки Катлы кончили закалывать ей платье и головное покрывало. Оборвав речь на полуслове, Уннгерд выбежала из девичьей. И Ингирид тут же вскочила.
— Одеваться! — крикнула она Катле. Служанка готова была плакать от растерянности и страха, но Ингирид дочери Бьяртмара эти презренные чувства были неведомы. — Скорее!
Вигмар уже казался Ингирид ее законной собственностью, которую злые люди по вредности хотят у нее отнять. Но Ингирид не зря мечтала стать валькирией — не в ее обычае было сдаваться без борьбы. Отвоевала же она себе золоченые застежки кюны Мальвейг! Ингирид не имела привычки раздумывать, но и глупой не была: в ее голове мелькали обрывочные, но довольно верные мысли о том, что Бьяртмар конунг любит забавляться и забавой ему может послужить не обязательно смерть Вигмара. Главное — направить его в нужную сторону. При всем внешнем несходстве Ингирид все же была родной дочерью Бьяртмара и сумела за несколько дней неплохо разобраться в его нраве.
Пир в усадьбе конунга еще продолжался, везде горели огни, звучали хмельные голоса, в сенях уже кто-то боролся, а в углу несчастный, не в меру угостившийся брагой, маялся, извергая все съеденное обратно. В шуме и беспорядочном движении далеко не все быстро поняли, что случилось. Ворвавшись в гридницу, даже Уннгерд на миг растерялась: здесь едва ли был хоть один трезвый. Ульвхедин ярл спал прямо на полу возле очага, но Бьяртмар конунг сидел на своем месте так же прочно, как всегда. Он-то не слишком усердствовал в битве с пивом и брагой — гораздо веселее ему было сохранять трезвую голову и потешаться пьяными выходками верной дружины.
— Конунг! — Уннгерд устремилась к нему. — Конунг, открылось страшное дело!
— Ну, ну? — Бьяртмар, ничуть не удивленный, заинтересованно наклонился к женщине. Он даже обрадовался ее появлению, поскольку от дружины уже было мало толку, а спать еще не хотелось.
— Твоей дочери и твоей чести грозит опасность! — взволнованно восклицала Уннгерд.
— Ой! — От удовольствия Бьяртмар передернул костлявыми плечами, потер коленки одну об другую, но тут же постарался принять величественный вид. — Которой дочери? Кто питает к ним преступную любовь?
— Кюн-флинне Ингирид!
— Не слушайте ее! — раздался вопль от порога, и в гридницу влетела сама упомянутая дева. В полутьме она споткнулась о чье-то бесчувственное тело, врезалась в стол, но удержалась на ногах и подскочила к почетному сидению конунга. — Все это неправда! — пылко заявила она, сверкающими глазами глядя в лицо Бьяртмару.
— Что именно неправда? — похихикивая, спросил конунг, знаком велев Уннгерд молчать.
— Все, что сказала эта женщина! — не задумавшись, отрезала Ингирид.
— А она еще ничего не сказала! — подал голос кто-то из наименее пьяных гостей.
— Но я скажу! — Уннгерд упрямо тряхнула головой. — Твои гости, конунг, плоховато благодарят тебя за гостеприимство! Бальдвиг Окольничий не такой уж хороший друг тебе, как хочет показать!
— Что такое? — Между сидящими и лежащими гостями пролез Бальдвиг. Весь этот вечер он провел, скорбя о вечной разлуке с золотым обручьем, и уже собрался пойти спать, а тут вдруг… Бальдвиг недоуменно оглянулся на Вигмара, который тоже не ложился, прислушиваясь, не скажут ли еще чего интересного о квиттинской войне.
— Вот он! — Уннгерд возмущенно ткнула пальцем в Вигмара, как будто надеялась проколоть в нем дыру. — Вот этот гнусный человек!
— Послушай, ива застежек… — негодующе начал Бальдвиг, но Уннгерд не дала ему продолжить.
— Пусть все люди послушают! И конунг пусть послушает! А ты, Бальдвиг, расскажи, как сегодня вечером твой квитт говорил стихи о кюн-флинне Ингирид, а ты слушал!
Те из гостей, кто еще что-то соображал, изумленно охнули. На пороге гридницы показались Ульврунн и ее муж Ингимунд Рысь.
— Я? — Бальдвиг был так изумлен, что не сразу сообразил, о чем шла речь. Недавний разговор с Вигмаром уже порядком выветрился из его памяти, как не стоящий особого внимания. — Какие стихи об Ингирид? Женщина, ты с ума сошла!
— Я как раз в здравом уме! А вот ты! Ты смеешь называть себя другом конунга, просить у него помощи в тяжбах, а сам сочиняешь стихи о его дочери!
— Я в жизни не сложил двух толковых строчек! — изумленно отозвался Бальдвиг, в многочисленные умения которого стихосложение не входило. — Вигмар, ты…
«Ты что-нибудь понимаешь?» — хотел он спросить и не спросил. Едва лишь бросив взгляд на
