колени и глядя в пол. — Очень хочу. И мне почему-то кажется, что ты можешь мне в этом помочь.
— Может быть, — задумчиво протянул Вигмар. — Может быть, ты и сможешь его найти.
Фьялль поднял голову и посмотрел на него. Его глаз был полон такого тревожного, серьезного ожидания, что Вигмару стало жаль его разочаровывать. Но что поделать?
— Для этого тебе придется всего лишь спуститься в Хель, — продолжал Вигмар и для ясности указал пальцем в пол. — Думаю, та великанша у моста пропустит тебя без вопросов.[38]
Но фьялль не обратил внимания на колючку, торчащую из этих слов. Он продолжал смотреть на Вигмара, как будто ждал еще каких-то разъяснений.
— Он умер? — повторил Эрнольв, хотя слова Вигмара могли иметь только один смысл. А Вигмар удивился: это известие не вызвало у фьялля ни горя, ни радости, а только изумление. Можно подумать, что Эггбранд сын Кольбьёрна считался бессмертным. — Ты был при этом? Ты видел своими глазами?
— Более чем, — мягко заверил Вигмар. — Не будет даже преувеличением сказать… Видишь ли, я как раз держал в руке копье, а Эггбранд поскользнулся и упал. Он, видишь ли, очень спешил обнять мою сестру, не спросив, насколько ей это понравится. Так что я совершенно уверен в его смерти. Наконечник было видно со спины. Вот только на погребении его мне побывать не пришлось. Сам понимаешь почему. Не маленький.
Это было вполне исчерпывающее объяснение, но фьялль все еще смотрел на Вигмара, как будто тот был вещей вёльвой и повествовал ему о новом порядке будущей гибели мира. Вигмар даже усомнился, а не оглох ли внезапно его собеседник.
— Не может быть… — вдруг сказал Эрнольв. — Я бы знал…
При этом он схватился за грудь, и Вигмар посочувствовал: такой молодой, сильный на вид, а сердце уже больное. Впрочем, «гнилая смерть» оставляет свои гибельные следы не только на коже.
Фьялль поднялся и пошел прочь. Через несколько шагов он обернулся, благодарно кивнул Вигмару и вышел из гридницы. И Вигмар проводил его глазами гораздо внимательнее, чем недавно Ингирид. Он понимал, что не понимает чего-то очень важного. Смерть Эггбранда сына Кольбьёрна не могла иметь никакого отношения к войне фьяллей и квиттов… А что еще может так волновать родича Торбранда конунга?
От изумления Вигмар забыл почти обо всем: и об утренних происшествиях, и об Ингирид. Почему-то было жаль уродливого фьялля, убитого известием больше, чем он хотел показать. И еще больше было жаль себя. До сих пор Вигмар старался не поддаваться гнусному чувству жалости к самому себе, потому что от нее человек раскисает и расползается, как краюха хлеба под сильным дождем. Но сейчас ему нестерпимо постылы сделались эти рауды со своим дурацкими косами на затылке, и их мерзостный конунг, и его дочь, словно странная беседа с фьяллем освободила чувства, которые он все эти долгие дни загонял в самую глубину души. Фьяллю, по крайней мере, есть куда вернуться, и дома его хоть кто-то ждет. Вигмару нестерпимо хотелось оказаться дома, увидеть Рагну-Гейду, услышать ее голос. Однажды так уже было, прошлой зимой. Тогда он не выдержал, придумал какое-то пустяковое дело к кузнецу Хальму и отправился в Оленью Рощу. Сейчас ничего такого не придумал бы и сам Отец Колдовства…
К счастью, долго размышлять в одиночестве Вигмару не дали. Бальдвиг, окончив игру и уступив место у тавлейной доски другому, подошел к Вигмару и уселся рядом. Лицо его выражало явное любопытство.
— Я вижу, тебе не грозит заскучать! — проговорил он. — На какой день назначен ваш поединок?
— Какой еще поединок? — Вигмар к такому вопросу не был готов.
— Как — какой? Разве он не собирается отомстить тебе за обиду? Ты, как я видел, не слишком почтительно обходился с Ингирид.
— А! — Вигмар усмехнулся. Он уже успел позабыть, с чего началась его беседа с этим более чем странным фьяллем. — Нет. Мы говорили о другом.
— А о чем же ты говорил с самой Ингирид? Уж не звала ли к себе в дружину? Вся усадьба об этом толкует.
— Нет, не звала. Она предложила мне еще более потрясающий подвиг. Она хотела, чтобы я сложил о ней стихи.
Бальдвиг тихо просвистел.
— Да она сумасшедшая! Но ты ее не слушай! — вдруг с тревогой попросил он, перестав улыбаться. — Я знаю, что умелый скальд всегда рад показать свое искусство, но поверь моему опыту — это не тот случай.
— А я и не собираюсь, — равнодушно обронил Вигмар.
— А ведь, наверное, складывать стихи о женщине трудно? — Бальдвиг покосился на него с тайным лукавством.
Вигмар пожал плечами:
— Не намного труднее, чем о морских походах и сражениях. Здесь дело в другом. Можно выучить наизусть сто кеннингов и сто хендингов, но стихов не будет, если не будет… Если ты не будешь на самом деле верить, что эта женщина достойна стихов.
— А ты, я полагаю, такую женщину знаешь? — Бальдвиг вздохнул. — Наверное, мне не стоит думать о твоей свадьбе с Альвтруд?
Вигмар покачал головой. Он даже не помнил сейчас, кто такая Альвтруд. Через всю гридницу глядя на далекий огонь очага, Вигмар видел совсем другое: тот черный камень, возле которого они стояли с Рагной-Гейдой, ее изумленный, восхищенный взгляд на пиру, поймав который он чуть не задохнулся от счастья, впервые отчетливо поверив, что сможет быть наяву, не в мечтах, любим этот девушкой. Ему не требовалось складывать стихов, чтобы приворожить ее: стихи сплела сама Фрейя и шептала по ночам, навевая им сны друг о друге. Только теперь, потеряв надежду на счастье, Вигмар сложил эти стихи, надеясь выбросить боль и любовь из души. Напрасно — он лишь убедился, что они срослись с сердцем и умрут только вместе с ним.
— негромко произнес Вигмар, обращаясь не столько к Бальдвигу, сколько к собственной памяти, которая, как Старый Олень в своем закрытом от света кургане, все перебирала свои сокровища и не могла насытиться их драгоценным блеском. Он сам наслаждался звучанием собственного стиха, и каждое слово казалось весомым, как молитва к божеству, которое слышит тебя.
