— Эту яму уже давно роют другие! — непримиримо ответил Ульвхедин, глядя в глаза отцу. Он напоминал быка, вздумавшего бодать туман. — Торбранд конунг собирает войско всю осень. В середине зимы он начнет поход, и если мы не присоединимся к нему вовремя, мы не получим ничего! И наши люди всю жизнь будут вспарывать животы друг другу из-за чахлого клочка земли размером с бычью шкуру! Я намерен на этом тинге позвать со мной тех, кто не побоится добыть себе богатства мечом, а не перечнем родичей! И вы присоединяйтесь, — добавил он, бросив взгляд на Дьярвингов и на Бальдвига. — Вам это нужнее всех!
С этими словами Ульвхедин ярл вышел. Оставшиеся слушали, как затихают его тяжелые быстрые шаги, и неуверенно переглядывались.
— Сейчас мы не будем выносить никакого решения, — мудро заметил Бьяртмар конунг. — Нужно будет спросить совета у людей… и у богов, если уж люди не придумают ничего хорошего!
— Наверное, мне уже пора рассказать вашим людям, зачем я приехал! — сказал Эрнольв на вечернем пиру Ульвхедину ярлу. — Я здесь уже несколько дней — достаточно для вежливости, а зимовать здесь, как ты верно заметил, мне некогда. Торбранд конунг ждет меня назад, и мне лучше не задерживаться.
«А не то Хродмар сын Кари убедит его, что я все-таки задумал предательство!» — хотел он добавить, но вовремя смолчал. Раудам вовсе незачем знать, какие сложности ждут его дома.
— По крайней мере, сегодня тебе торопиться некуда, — усмехаясь с тайной горечью, ответил Ульвхедин ярл. — Я уже все сказал за тебя. Правда, не всему тингу, а только конунгу и еще некоторым людям. Но пока этого достаточно. Теперь по тингу поползут слухи. У нас тут долго приходится тянуть сети, прежде чем вытащишь хоть какую-нибудь рыбу. Если сказать им сразу, они испугаются и на всякий случай откажутся. Здесь ведь не Аскрфьорд… Нас давненько не посещали валькирии…
— А когда посещали? — немного рассеянно спросил Эрнольв. Он уже не раз в подробностях обсуждал предстоящий поход с Ульвхедином и Ульврунн, слышал от них и о том, что от Бьяртмара конунга можно чего-то добиться лишь постепенно, но все же не был готов к тому, что Ульвхедин сам начнет дело вместо него.
— Да рассказывают у нас, что лет пятьсот назад одна дочка тогдашнего конунга стала валькирией… или тогдашнего конунга угораздило удочерить валькирию, — хмуро, с оттенком пренебрежения ответил Ульвхедин, словно сам ни капли в это не верит. — И она столько подвигов насовершала… столько дел наворотила, что на пять веков хватило рассказывать. С тех пор все дочери наших конунгов воображают себя валькириями. Даже и Ульврунн вечно лезет не в свое дело, а ведь она, скажу тебе честно, гораздо умнее большинства женщин.
Ульвхедин ярл покосился на свою сестру, сидевшую в середине женского стола, и на его суровом лице впервые за весь вечер промелькнуло что-то похожее на одобрение. А Эрнольв, тоже впервые за вечер, улыбнулся, вспоминая, как Ингирид однажды пыталась «пойти по стопам предков». Еще в прошлом году она как-то заявила, что дочери конунгов Рауденланда становятся валькириями, и потребовала, чтобы ее научили обращаться с оружием. Пока остальные охали и пытались ее вразумить, Халльмунд попросту взял и вручил ей свою лучшую секиру, самую тяжелую. Ингирид тут же попыталась ее поднять в замахе, уронила чуть-чуть мимо своей головы и сразу унялась.
— Эй, Видкунн! — крикнул тем временем Ульвхедин ярл, и его голос пролетел над беспорядочным гулом пиршества, как рев боевого рога над шумом битвы. — Видкунн, бросай пить и спой нам «Песнь о Неистовой»! Эрнольв ярл хочет узнать о нашей древней славе!
Видкунн Сказитель оказался худощавым и длинноволосым стариком. Немедленно выбравшись из-за стола на свободное пространство перед очагом, он тут же принялся за древнее сказание, которое почти все его слушатели знали с детства, но с удовольствием слушали снова.
Один из немногих, кому «Песнь о Неистовой» не доставляла ни малейшего удовольствия, был Вигмар. После дневного разбора тяжбы его вообще не тянуло веселиться. Сидя на пиру, он почти не сводил глаз с Ульвхедина ярла и его соседа-фьялля, уродливого, как тролль. Как восемь троллей, у которых на всех лишь один глаз. Да сожрут его великаны! Земли им захотелось! Давно Вигмару не случалось испытывать такой дикой злости, которую никак не мог усмирить. «Что тебе-то за дело, рыжий? — обращался он с гневными речами сам к себе. — Ты ведь там вне закона! Ты для квиттов — не человек! Какая тебе разница, отберут у них фьялли и рауды землю до Медного озера или не отберут? Тебе там больше не принадлежит ни единого камешка! Это не твое племя. Чужое! А твои теперь — как раз рауды! Чего тебе еще надо? Дочь конунга в дружину зовет! Соглашайся, и еще будешь человеком! И не из последних!»
Вигмар уже понял, что от йомфру Ингирид он сможет добиться всего, чего ему только будет угодно, вплоть до рубашки, сшитой ее собственными, не слишком умелыми руками[37]. Но это его совсем не радовало. Как ему не удавалось, вопреки всем доводам разума, вообразить Рагну-Гейду навек для себя потерянной, так не получалось представить племя квиттов чужим. Он стал чужим для них, но не они для него. Рассудок был бессилен опровергнуть это чувство, оно жило само по себе, как течет вода подо льдом, как бьет ключ на дне озера. Невидимо, но упрямо.
— А дочь того конунга была валькирией, — долетали до Вигмара неспешно льющиеся слова, заглядывали в уши и тут же улетали прочь. — Ее звали Альвкара, и она носилась в битвах над землею и над морем. И вот однажды она увидела с неба, как на высоком кургане сидит…
— Я уже знаю эту сагу, — вдруг сказал над самым ухом Вигмара знакомый девичий голос. — Они все про одно и то же. Сейчас она увидит героя, полюбит его, будет помогать ему в битвах, даже вышьет ему стяг, который приносит победу и смерть, а потом его убьют и она заберет его в Валхаллу. Вот там им наконец-то никто не помешает!
Вигмар не ответил, но поднял глаза, и в них явственно читалась просьба: не будет ли высокородная госпожа так добра, чтобы уйти и не мешать ему слушать сагу?
Но Ингирид не пожелала внять немой просьбе и села на скамью рядом с ним. На ней было все то же нарядное платье, а в лице скользило игривое лукавство: она как будто намекала Вигмару на некий заговор между ними.
— У вас тоже такие рассказывают? — спросила Ингирид, бодрым видом показывая решимость во что бы то ни стало завязать разговор.
— Саги о богах и героях везде одинаковы, — неохотно ответил Вигмар.
Ингирид немного помолчала, потеребила витые золотые браслеты на запястье.
— Впрочем, тебе можно забыть, что там рассказывают у квиттов, — сказала она, придвинувшись ближе к Вигмару и заглядывая ему в глаза. — Ведь ты там убил кого-то, и если ты вернешься, то убьют тебя.
Вигмар промолчал. Высокородная йомфру потрудилась расспросить кого-то о смысле его висы. Может быть, и не только об этом.
— А еще я слышала, что ты женишься на какой-то вдове из рода Окольничьего, — добавила Ингирид.
Вигмар отметил перемену в ее речах: убедившись, что длинных разъяснений от него не добьешься, она перешла к утверждениям, для ответа на которые хватило бы «да» или «нет».
— От меня ты этого слышать не могла, — неохотно отозвался Вигмар. Как ни мало ему хотелось поддерживать этот разговор, он все же не мог смириться с несправедливым утверждением.
— Так это неправда? — с живостью воскликнула Ингирид и повернулась к нему, оперлась ладонью о скамью и подвинулась ближе, как будто намеревалась сесть к нему на колени. Краем глаза она приглядывала, какое впечатление это на него производит, так что неосторожная пылкость вовсе не была случайным следствием увлечения.
Вигмар отодвинулся.
— Никогда не знаешь, где попадешься, — ответил он. — Сегодня ты жених Альвтруд или Хертруд, а завтра тебя обнимет сама Хель.
— Или валькирия! — игриво заметила Ингирид.
— Это, конечно, гораздо приятнее, — обронил Вигмар, глядя на сказителя.
Тот вдохновенно вещал с закрытыми глазами, чтобы вид полупьяных лиц и черных очажных камней не мешал ему смотреть в Широкосинее небо. «Они обручились и любили друг друга очень сильно…»
