напряженное лицо квитта, Бальдвиг понял: Вигмар знает, о чем идет речь. И тут же вспомнил сам. «Наверное, сочинять стихи о женщинах трудно?» — «Не труднее, чем о морских походах и битвах». И какой тролль их обоих потянул за язык! Ведь и пьяными не были!
— Это неправда! — поспешно повторил Бальдвиг. Он старался сохранять спокойствие, но все же не мог подавить тревожного волнения, его черные брови дергались. — Вигмар вовсе не сочинял стихов о кюн-флинне!
— Сам Локи позавидует твоему лицемерию и коварству! — с негодованием воскликнул Оддульв, которому жена наконец-то дала вставить слово. И теперь он был возмущен не меньше нее, учуяв случай перетянуть благосклонность конунга на свою сторону и тем поправить дело о спорной земле. — Я сразу угадал, зачем ты притащил сюда этого квитта, этого убийцу! Я думал, что тебе нужна моя жизнь и мое добро, но ты метил еще дальше! Окольничий! Ты задумал поохотиться на птицу, которой нет дороже в земле раудов! Ты привез этого колдуна, чтобы он приворожил дочь конунга! Но это вам так не пройдет! Вас заставят расплатиться за все!
Толпа шумела изумленно и грозно; еще не разобравшись, многие в пьяной удали уже тянулись к оружию. Решительно раздвигая людей, к сидению конунга пробралась кюн-флинна Ульврунн.
— Да расскажите наконец, что случилось! — потребовала она. — Что вы мечетесь и бранитесь, как стая троллей в полнолуние!
Оддульв открыл было рот, но задохнулся: гневные крики истощили его силы, ему требовалась передышка. Бьяртмар конунг захихикал. Этим вечером он уже и не надеялся так повеселиться. Ульвхедин ярл, разбуженный наконец кем-то из своих хирдманов, с трудом сел и мотал головой, постепенно приходя в себя.
Теперь гридница была светла от множества факелов и полна людей: разбуженное шумом, сюда собралось чуть ли не все население усадьбы, кое-как одетое и растрепанное. В задних рядах, которым было плохо слышно, строились предположения одно удивительнее другого: от неожиданного обручения кюн- флинны Ингирид до очередного набега кваргов, с которыми у раудов были такие же нехорошие отношения, как между фьяллями и квиттами.
— Говори ты! — велела Ульврунн жене Оддульва. — Ведь это ты первой подняла шум?
— Я, Уннгерд дочь Хьяльти, утверждаю, — строго и отчетливо начала та, как будто говорила речь перед всем тингом. — Утверждаю, что Вигмар из племени квиттов, человек Бальдвига Окольничьего, сложил стихи об Ингирид, дочери Бьяртмара конунга, чтобы колдовскими чарами привлечь к себе ее любовь и погубить ее. Отвечай, что это не так, Бальдвиг Окольничий, если можешь!
Стоявшие поближе возбужденно загудели. Ладно бы, если бы открылся умысел об убийстве, этим мало кого можно удивить. Но при разговорах о колдовских чарах, да еще и чарах любовных, у всякого, если он не каменный великан, холодной жутью сожмется сердце. Люди попятились от Вигмара. Его лицо с жестко сомкнутым ртом и блестящими желтыми глазами вдруг показалось страшным не по-человечески. Его звали оборотнем… А может, и в самом деле?
— Откуда ты взяла это, Уннгерд дочь Хьяльти, и кто может подтвердить твои слова? — сурово спросил Бальдвиг. Он уже взял себя в руки и готов был защищаться всеми доступными средствами.
— Мои слова может подтвердить Катла, — ответила Уннгерд уже чуть тише, не с таким гневным напором в голосе. Слов служанки маловато для такого серьезного обвинения, тем более что она запомнила всего один кеннинг и одну полную строчку.
— Служанка! — со всем возможным презрением повторил Бальдвиг. — Зато я сам утверждаю, что в этих стихах не было ни единого намека на кюн-флинну Ингирид. Они были сложены совсем о другой женщине. О невесте Вигмара, которая осталась на Квиттинге.
— А кто может подтвердить это? — воскликнул Оддульв. — Где эта женщина и где ее родня, которая нам подтвердит, что квитт имеет право складывать о ней стихи? Где они? Пусть они придут и подтвердят твои слова при свидетелях!
— Ты сам знаешь, Оддульв, что просишь невозможного! — ответил ему Бальдвиг. — Но разве служанка может подтвердить иное? Разве в тех стихах были слова, указывающие на кюн-флинну Ингирид?
— Может быть, ты повторишь нам эти стихи? — Уннгерд ужалила его ядовитым взглядом
— М-м… Я не помню всего… — признался Бальдвиг. — У меня не слишком-то хорошая память на стихи. Но ведь можно спросить… Пусть сам Вигмар повторит их.
Все опять посмотрели на Вигмара. Он был внешне спокоен, но в душе его кипело негодование на самого себя — не мог промолчать со своими стихами! Дома, поблизости от Рагны-Гейды, ему и то удавалось сохранить побольше здравого рассудка! Нет бы ему отказать Ингирид и на этом успокоиться! Дочь Бьяртмара все же принесла ему несчастье своей дурацкой просьбой, хотя он и не думал ее выполнять.
— Я слышал, как Ингирид просила его сложить о ней стихи, — подал голос один из Дьярвингов. Вигмар не помнил, Стейн его зовут или Амунди, поскольку все Дьярвинги для него были на одно лицо. — Я только раньше не хотел говорить, поскольку просьба не из самых подходящих…
— И что он ей ответил? — спросило сразу несколько голосов.
— Что он не такой дурак, — с некоторым смущением доложил Стейн.
Кое-кто в задних рядах засмеялся. Но большинство понимало, что тут не до смеха.
— Ну, Вигмар, ответь же им! — воскликнул Бальдвиг. — Повтори им эти стихи, и они поймут, что это о ком угодно, но не об Ингирид!
— Если люди очень хотят враждовать, то их не убедят никакие слова, обладай ты хоть красноречием самого Одина! — ответил Вигмар. — Мои стихи были сложены о другой женщине. Она осталась далеко отсюда. А складывать висы для Ингирид дочери Бьяртмар я даже не помышлял. Пусть богиня Вар слышит меня.
— Может быть, он складывал висы и о другой женщине! — не сдавалась Уннгерд. — Но кто, кроме него самого, нам поручится, что он не складывал висы об Ингирид?
— Ха! — с негодованием воскликнул Бальдвиг и хлопнул себя по бедрам. — Это уже неразумно! Гнев — плохой советчик! Если так рассуждать, то кто поручится, что ты и твой муж не складывали хулительных стихов про меня или про самого конунга?
— Конунг! — воззвали разом Оддульв и Уннгерд. — Долго ли ты будешь слушать эти позорные речи!
— В самом деле, отец! — повысив голос и грозно хмуря брови, сказала кюн-флинна Ульврунн. Она достаточно хорошо знала своего отца, чтобы обращаться к нему лишь в крайних случаях, а сейчас был именно такой случай. — Люди хотят услышать твое решение.
— Это правда? — спросил Бьяртмар у самого Вигмара.
Удивительное дело: голос конунга звучал не грозно, буднично и даже мягко, но Вигмар вдруг почувствовал странное оцепенение в душе и в теле. У него просто не хватило бы воли солгать: голос конунга проникал в самую душу и наполнял уверенностью, что и взгляд его проникает так же свободно. К счастью, Вигмару ничего не приходилось скрывать.
— Нет, это неправда! — уверенно ответил он. — Мне случалось сочинять стихи о женщине, но не о твоей дочери и вообще ни об одной женщине из племени раудов.
— Так значит, это почтенные люди лгут? — невинно спросил конунг и повел бледной длиннопалой рукой в сторону Оддульва и Уннгерд.
Вигмар ощутил себя в ловушке, но сдаваться не собирался.
— Эти почтенные люди не поняли, — твердо сказал он и бросил взгляд на Оддульва. — Служанка не смогла запомнить ни одной строчки, но почему-то решила, что это — о ее госпоже. Но это не так.
— И со слов рабыни Оддульв обвиняет свободного человека! — с негодованием подхватил Бальдвиг. — Они требуют доказательств, что Вигмар не сочинял стихов о твоей дочери! Почему бы им не потребовать того же от всех людей, сколько ни есть на свете? Мало ли у кого мог возникнуть злодейский замысел!
— Наверное, это были искусные и красивые стихи, раз уж рабыня ничего не смогла запомнить! — мягко и мечтательно протянул Бьяртмар, ласково заглядывая в лицо Вигмару. Он как будто не слышал речей Бальдвига, и Вигмара еще больше насторожила эта нежданная ласковость. — Почему бы тебе не сказать нам те стихи еще раз? Мы сможем судить, есть ли в них твоя вина передо мной и моей дочерью.
