Нас ждут грозы и бури!
Фрейвид промолчал, и Ингвильда сама скорее схватила третий прут, ожидая от богов хоть какого- нибудь совета. На нее глянула одинокая прямая черта руны «иса». Она могла нести только один совет: не упрямься и жди, проявляй терпение. Любые старания сейчас бесполезны, ты все равно ничего не добьешься.
— Не такого я ждал от богов! — Фрейвид с досадой встряхнул руками, на которых сохла жертвенная кровь, Ему казалось, что боги обманули его, з обмен на такую хорошую жертву всучив такие дурные предсказания.
— Боги предупреждают нас! — ответила Ингвильда. Ее страх перед гневом богов был сильнее робости перед отцом. — Если мы не поймем, что сейчас судьба сильнее нас, и сами полезем грудью на копье — выйдет еще хуже, чем могло бы. Мы должны быть благодарны и за такое предсказание.
— От моей матери я получал предсказания получше! — так же досадливо отозвался хёвдинг и пошел прочь.
Асольв посмотрел на Ингвильду и развел руками. Ее нельзя было винить в обещанных богами неудачах, но ей самой было неуютно. Казалось, окажись на ее месте бабушка Сигнехильда, предсказания были бы благоприятнее. Но что тут можно поделать? Бабушкины руны, как и следовало, были положены с нею на погребальный костер, а у ее внучки был свой дар и совсем иная, своя судьба.
— Раз уж мы просили совета у Тюленя, так придется его принять! — сказал Асольв, глядя в спину уходящего отца. — А не то он разгневается.
Фрейвид не обернулся. Он уже заподозрил, в чем причина неудачных предсказаний. Всем известно, что Хёрдис хорошо ладит с духом побережья. Должно быть, тот взял ее под свою защиту. Попробуй теперь обидеть ее — и море смоет Прибрежный Дом. Ведь именно этим она грозила в тот вечер, когда ее схватили?
Пламя взвилось высоко, с гулом и треском, словно захлопнулись огромные ворота. Искры разлетались за десять шагов от высокого кострища, огонь бушевал, свирепый и жадный, и его яростные отблески дрожали в глазах Торбранда конунга. Изредка под порывами морского ветра в бушующем кусте пламени проступали черные очертания погребальной ладьи со светящимися огненным светом щелями и отверстиями для весел, но это уже были останки не существовавшего более. Давно сгорел шатер из цветной шерсти, воздвигнутый на корме ладьи, исчезли весла, предназначенные плыть по огненному морю, и само пламя расцвело пышным парусом на мачте.
— Хорошо горит, — почти неслышно обронил кто-то позади конунга. Похоже, это был Кари ярл.
Торбранд конунг не обернулся. Губы его были плотно сжаты, взгляд светлых глаз застыл, и даже пламя погребального костра, отражаясь в его глазах, не могло растопить этого льда. Лицо конунга было неподвижно, и только эта неестественная неподвижность позволяла понять, как много он потерял. Огненные ворота иного мира закрылись за кюной Бломменатт и обоими сыновьями, Тормундом и Торгейром. Всего несколько дней назад Торбранд конунг имел семью и верил, что род его прочно держит кремневый молот, знак власти конунгов Фьялленланда. И вот он остался один. «Гнилая смерть» за несколько Дней сделала его одиноким.
На поминальном пиру в гриднице Ясеневого Двора было малолюдно — «гнилая смерть» заставляла всех держаться подальше, жечь можжевельник, Приносить жертвы богам и дисам*. Возле конунга остались только те, кто уже перенес «гнилую смерть» или мог пересилить страх перед ней. В Аскефьорде было немало больных; пожалуй, ни одного дома не миновала болезнь, не щадя даже самых знатных. У Хравна хёльда в Пологом Холме болел младший сын, в Висячей Скале слегла фру Адальтруд, жена Коль-бейна ярла, а свою дочь Эренгерду, первую красавицу Аскефьорда, они отослали прочь, к дальней родне. Даже неутомимая фру Стейнвёр, до последних мгновений не отходившая от кюны, приболела немного, но страшные серые пузырьки, при виде которых Хродмар похолодел от ужаса, неожиданно быстро исчезли, и через несколько дней фру Стейнвёр уже-снова хлопотала по дому. На этот раз «гнилая смерть» удовольствовалась малыми жертвами — во всем фьорде умерло только шесть человек, а большинство заболевших вскоре стали поправляться. Но Хель взяла самое ценное. По дворам шептали, что сыновья конунга стали жертвой за всех. В Аскефьорде поселилось смятение: теперь у Торбранда конунга не стало прямых наследников. К Хравну хёльду, который был родичем конунга по отцовской линии, очень часто приходили с преувеличенным вниманием осведомиться о здоровье сына; отцы взрослых дочерей задумывались. Но по лицу самого Торбранда конунга никак нельзя было прочитать, что он думает о будущем своего рода.
Ярлы и хирдманы поднимали кубки в память кюны и ее сыновей, а Торбранд конунг молчал. Он почти не слушал говоривших. Только когда с места поднялся Хродмар, конунг чуть повернул голову в его сторону. Со дня появления в Аскефьорде «гнилой смерти» Хродмар был угрюм и неразговорчив. В душе он себя самого считал виноватым в несчастье — если бы он сумел тогда, в Прибрежном Доме, настоять на немедленной смерти ведьмы, то сейчас она уже никому не причинила бы вреда.
— Я знаю ведьму, которая повинна в нашем несчастье, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы наказать ее, — объявил Хродмар, поднимая кубок. В голосе его звучала мрачная решимость, но в душе появились проблески облегчения: представляя свою месть уже свершившейся, он мог вздохнуть свобод- нее. — Пусть Один и Тор будут свидетелями моего обета.
Торбранд конунг не сказал ни слова, но едва заметно кивнул. Ему понравился обет, в котором он слышал не пустое бахвальство. Квиттингская ведьма доказала свою силу, а злое колдовство может одолеть не всякий меч.
Хродмар поймал взгляд конунга, спокойный даже в этих печальных обстоятельствах. Свою потерю Торбранд осознавал, а необходимость мести была безусловна, и ее даже не стоило обсуждать. Он был бы оскорблен, если бы кто-то усомнился в его намерениях.
Когда Хродмар выходил из ворот Ясеневого Двора, его догнал Асвальд, сын Кольбейна ярла из Висячей Скалы.
— Что ты такой мрачный, Хродмар ярл? — насмешливо спросил Асвальд. — Я и не знал, что ты так любил свою тетку Бломменатт.
Хродмар оглянулся на Асвальда и резко высвободил плечо из-под его ладони. Асвальд насмешливо улыбался, его большие зеленоватые глаза поблескивали при свете полной луны, как у кошки. Хродмар и Асвальд были ровесниками и оба принадлежали к родам «стражей причалов». Соперничество отцов передалось и сыновьям. После того как Хродмар получил «Кленовый Дракон», Кольбейн ярл и все его родичи почти не разговаривали с хозяевами Бьёрн-далена, считая себя обиженными, но Асвальд составлял исключение: новое лицо Хродмара его чрезвычайно радовало и в последнее время он выказывал бывшему Щеголю всяческое расположение. Однако Хродмар слишком хорошо его знал, чтобы верить этому.
— Всякий крепок своим родом, — только и ответил он. — И кто не жалеет о ранней смерти родичей, не дождется и сожалений о себе. Знаешь, у говорлинов есть пословица: кто плачет на чужом погребении, тот дает слезы в долг.
— О, каким мудрецом ты стал! — с показным уважением и скрытой издевкой протянул Асвальд. — Если ты однажды исчезнешь, я первым скажу, что ты отправился к богам испытать в беседе мудрость самого Властителя.
Хродмар не ответил и пошел своей дорогой. Может быть, побеседовать с Властителем и было бы полезно, но вот от беседы с Асвальдом никакой пользы явно не было.
— Впрочем, на твоем месте всякий жалел бы о потере! — крикнул вслед ему Асвальд, у которого еще что-то лежало на душе. — Ведь теперь ты больше не родич конунгу. Твоей тетки кюны Бломменатт больше нет, нет и троюродных братцев-наследников. Я бы на твоем месте покрепче держался за рога «Кленового Дракона». Как бы он не взбрыкнул теперь под тобой! Сдается мне, что скоро сыновья Хравна хёльда его у тебя отберут!
Хродмар медленно обернулся, положил руки на пояс. Асвальд смотрел на него с насмешкой, но плечи и руки его незаметно готовились встретить удар. Хродмар на миг растерялся: в нем кипела ярость от столь открыто высказанных насмешек, но не драться же над не остывшим пеплом кюны и ее сыновей!
— Чем рассуждать, что бы ты делал на моем месте, сначала попади на мое место! — сказал он, изо всех сил стараясь быть спокойным и радуясь, что Асвальд еще не научился угадывать его чувства по
