никак не могли решить, чью сторону им держать — Ингвильды или Даллы. Но в поединке Ингвильды и Вильмунда каждый выбрал победившего без труда, и сдавленные смешки обнаруживали победу Ингвильды.
Вильмунд тоже это услышал, и досада помогла ему прийти в себя. Но ответ он нашел не сразу и только смотрел на Ингвильду злыми и обиженными глазами.
Ингвильда посторонилась.
— Беги, доблестный ярл! — снисходительно сказала она. — Только сначала переоденься и оботрись. А не то самая гладкая девица племени квиттов выскользнет из мокрых рук.
— Раньше ты такой не была, — сказал наконец Вильмунд.
Ему было стыдно, что Ингвильда застала его в погоне за Глаттой, и быть облитым пивом на глазах веселящейся челяди казалось ему настоящим позором. А она, его обрученная невеста, еще смеется над ним! Не так давно он мечтал жить в одном доме с ней — теперь же ему нередко казалось, что лучше бы ей быть где-то подальше.
— Раньше и ты был другим, — ответила Ингвильда.
Его слова ее не удивили: она и сама замечала перемену в себе. Она жила с отцом в Конунгагорде со времени осеннего тинга, то есть уже почти два с половиной месяца, но так и не могла понять, кто она здесь. Челядь и домочадцы считали ее будущей хозяйкой, кюна Далла подчеркнуто обращалась с ней как с гостьей, а сама Ингвильда считала себя пленницей. Если женщина не в праве уехать из дома когда и куда ей хочется — как это еще назвать? Сначала она тосковала и томилась, даже плакала украдкой, а потом вдруг успокоилась и обнаружила прилив каких-то новых, совсем новых сил. Оказалось, что она может быть насмешливой и ехидной не хуже Хёрдис, и насмешки над тем же Вильмундом стали доставлять ей неизведанное ранее удовольствие. Вильмунд бесился, но ничего не мог с ней поделать. Золотое обручье обязывало его быть почтительным с невестой, а возможность мести оставалась где-то в далеком будущем. Она его не любила, а значит, ему нечем было ее уязвить. Фрейвид хёвдинг же хорошо понимал, кто является его главным сокровищем, и следил за тем, чтобы будущий конунг никогда не оставался с Ингвильдой наедине.
— Это ты виновата! — вдруг выкрикнул Вильмунд, не сдержавшись. — Ты сама!
Лицо его исказилось гневом, даже кулаки сжались. А Ингвильда насмешливо, издевательски сузила глаза. Если бы ее увидел сейчас кто-нибудь из домочадцев Фрейвида, то призвал бы добрых дис от испуга: сейчас в лице ее проявилось такое ясное сходство с Хёрдис, что сомневаться в их родстве не приходилось.
— А кто же еще? — с мстительным удовольствием ответила Ингвильда. — Конечно, я! Это я во всем виновата! Даже в том, что Тюр лишился руки — это я ее откусила! Вот этими самыми зубами. И не подходя ко мне так близко, доблестный ярл, если не хочешь уподобиться богу.
— Не на этой женщине я собирался жениться, — проворчал Вильмунд.
Он был растерян, и растерянность при встречах с Ингвильдой уже стала привычной. Она была все так же красива, но теперь она порой пугала его. Эта была не та робость первой любви, которую она же вызывала у него всего лишь полгода назад. Это был страх, настоящий темный страх перед ведьмой. Разум не хотел признавать его, но душа слышала его смутный и вкрадчивый голос.
— Хорошо, что ты это уже понял! — одобрила Ингвильда. — Я добавлю, что я вовсе не за тебя собиралась идти замуж. Может быть, скажем людям, что недоразумение разъяснилось и свадьбы не будет?
Но Вильмунд резко тряхнул головой, лицо его из растерянного стало суровым.
— Вот еще! — грубо сказал он и посмотрел в глаза Ингвильде. Взгляд его был острым и напряженным, в нем была та самая злоба, которая до сих пор заставляла Ингвильду содрогаться в душе. — Этот рябой фьялль тебя не получит! Даже не надейся, чтобы я отдал назад твое обручье. Я не отступаю от своего слова. Я обещал взять тебя в жены и возьму, даже если все ведьмы, тролли и великаны будут мешать мне. Начиная с тебя самой!
Ингвильда ощутила бессильную досаду, близкую к прозрачной грани отчаяния: да, это правда! Но тут же голос Хёрдис из глубины души подсказал ей ответ.
— Если ты так дорожишь своим словом, доблестный ярл, то тебе неплохо бы вспомнить о тех словах, что ты говорил тому самому фьяллю! Ты обещал встретиться с ним на поединке в день Середины Зимы! А он будет послезавтра! Что-то я не заметила, чтобы ты собирался в дорогу! Или Один обещал дать тебе Слейпнира, чтобы ты доехал до Тюленьего Камня за один день?
Вильмунд сердито дернул ртом и отвел глаза. Возразить было нечего, но он все же попытался:
— Что-то мне не верится, чтобы рябой тролль сам приплыл туда! Как же, поплывет он на Квит-тинг ради поединка со мной! Фьялли такие храбрецы, что не плавают в одиночку! Они даже в отхожее место ходят целой дружиной в шестнадцать кораблей! Я не хочу тратить время понапрасну, чтобы съездить к Тюленьему Камню и убедиться, что его там нет!
— Ах! Убедиться в этом было бы совсем неплохо! А вдруг он там? А вдруг он будет ждать тебя и тоже рассуждать о храбрости квиттов? Наша Хёрдис одна не побоялась выйти против целого войска фьяллей!
— Стану я думать о какой-то ведьме! — выкрикнул Вильмунд, выведенный из себя насмешками и неумением достойно ответить. — Все вы ведьмы! Вот вернется конунг — тогда мы и покажем твоим фьяллям, как…
Но Ингвильда махнула рукой, словно ей надоело его слушать, повернулась и ушла в девичью. Она дразнила Вильмунда, но почему-то была уверена, что Хродмара и правда нет возле Тюленьего Камня. Что он где-то далеко, где-то совсем в другой стороне, но это не бегство от поединка, а дорога к нему. И к ней. Ингвильда верила, что Хродмар так же хорошо помнит ее, как она помнит его.
Вильмунд все еще смотрел в дверной проем, в котором скрылась Ингвильда, и вдруг увидел на том же пороге кюну Даллу. Мачеха вела себя не в пример учтивее невесты: не обливала пивом и не колола насмешками. Напротив, на ее миловидном лице было ласковое участие. Обычно Вильмунд не слишком доверял Далле: он был неглуп и понимал, что по самому рождению является первым врагом маяенького Бергвида, а значит, и мачехи. Но сейчас он был слишком раздосадован, чтобы вспомнить об этом.
— Вижу, невеста обошлась с тобой не слишком достойно, — грустно сказала кюна Далла. Вильмунд хмуро двинул бровями, словно такую мелочь не стоило обсуждать, а кюна продолжала: — Боюсь, и мне самой придется плохо в этом доме, когда она станет хозяйкой!
Сказав это, кюна Далла печально вздохнула, поднесла к щеке край головного покрывала с узорчатой пестрой тесьмой, словно готовясь утирать будущие слезы.
— Ну, ты рановато печалишься, родственница! — грубовато-покровительственно ответил Вильмунд. Невысокая ростом мачеха не достала бы головой до его плеча, к когда она прикидывалась грустной, молодой ярл чувствовал себя рядом с ней защитником и покровителем. Конечно, если поблизости не было отца, Стюрмира конунга. — Ингвильда еще не скоро станет здесь хозяйкой. Не раньше, чем я сам стану конунгом. А отец, я надеюсь, проживет еще немало лет.
— Но когда-нибудь это все-таки произойдет, — с грустной задумчивостью продолжала кюна Далла. — И тогда… У нее суровый нрав Фрейвида хёвдикга. Конечно, для кюны совсем неплохо быть такой… Но что я буду делать, бедная вдова с маленьким ребенком… Ведь у нас опять война. А на войне даже самый крепкий здоровьем конунг…
— Не надо так говорить, родственница! — прервал ее Вильмунд. — Даже если с отцом что-то случится, я никогда не позволю Ингвильде тебя обидеть!
— Правда? — Кюна Далла расцвела, как будто сама богиня Идунн протянула ей золотое яблоко вечной молодости, улыбнулась пасынку с нежной благодарностью.
У Вильмунда дрогнуло сердце: молодая миловидная женщина всегда останется такой в глазах Мужчины, даже если он зовется ее пасынком. А ведь если бы Стюрмир вздумал не сам жениться на Далле, а приберечь ее как невесту для сына, это никого не удивило бы.
— Конечно! — приободрившись, подтвердил Вильмунд. У него полегчало на сердце: ласковые слова и взгляды Даллы укрепили его пошатнувшееся самолюбие, внушили уверенность, что в этом доме у него все же есть друг. А то нахальная челядь, чего доброго, еще подумает, что хозяева в Конунгагорде —
