прошумели битвы, множество славных и доблестных мужей сложили головы, а эта маленькая женщина, с такой отвагой и стойкостью бьющаяся за лучшее место под солнцем, жива и не оставляет надежд.
— Садись. — Далла похлопала ладонью по покрывалу рядом с собой, и Брендольв послушно сел.
Он догадывался, что она позвала его не для разговора о видах на ловлю трески. Образ Вильмунда стоял в памяти Брендольва, и он был полон решимости не дать ей вертеть собой так же, как она вертела пасынком.
— Я много думала о тебе и о твоих делах! — серьезно, озабоченно начала Далла. — А они не очень-то хороши. Спроси у своей матери, если не веришь мне. После того как ты оскорбил хёвдинга и весь тинг, едва ли кто-то захочет с тобой знаться. Семья хёвдинга только выжидает удобного случая, чтобы убить тебя в отместку. Недаром они вчера даже не упомянули о тебе, ни один из них! Для них ты уже мертвец. На их месте так поступил бы каждый!
Брендольв молчал. Он с трудом мог вообразить своего бывшего воспитателя или Дага, ждущих его в засаде с десятком хирдманов. Однако, если подобное случится, разве кто-нибудь удивится?
— Тебе нужно помириться с ними! — уверенно посоветовала Далла. — Это не так уж невозможно, как кажется. Я кое-что понимаю в людях. Конечно, Хельги хёвдинг оскорблен, но его нрав мягок, он может простить тебя. Тебе придется попросить прощения.
— Мне?! — Брендольв зло глянул на нее и отвел глаза. Что она ему предлагает? Погубила и мужа, и пасынка, а теперь нацелилась на него?
— Да! — решительно ответила Далла, снова обнаружив ту твердость духа, которая скрывалась под ее женственной и мягкой внешностью. — Посмотри, как поступила я! Мне тоже не слишком нравится дружить с человеком, который виновен в гибели моего мужа! Да! — выкрикнула она, будто бы в гневном порыве выдавая подавленное чувство. — Если бы Хельги не струсил и решил пойти за Стюрмиром, то весь восточный берег пошел бы за ним! И Стюрмир выиграл бы эту битву! И вдова Торбранда скиталась бы с детьми по чужим углам, а не я!
Далла прижала к глазам ладонь, пряча слезы. В горячем всплеске негодования она даже позабыла, что Торбранд Тролль овдовел больше полугода назад, потеряв вместе с женой и обоих сыновей, и именно их смерть от болезни, насланной квиттинской ведьмой, послужила причиной его ненависти к квиттам.
— Есть время гордости, и есть время смирения, — немного успокоившись, повторила Далла одну из своих любимых поговорок. — Хельги, сын Сигмунда, чтобы спастись от врагов, однажды был вынужден надеть платье рабыни и сесть за жернов молоть зерно. Есть ли для мужчины, для благородного воина, унижение горше? А от тебя такого не требуется. Пойди в Тингвалль и попроси прощения. Тебе сразу его дадут.
Брендольв молчал. Пусть Хельги, сын Сигмунда, сам решает, где предел унижения, которое можно вытерпеть ради спасения жизни. Для Брендольва идти в Тингвалль просить прощения было бы все равно что явиться на пир в платье рабыни. Или вовсе голым. И легкость, с которой его простили бы, в глазах Брендольва делала унижение только хуже. Будь его враг злобным и коварным — тогда враждой можно было бы гордиться. Но во всей этой саге наиболее недостойным выглядело его собственное поведение.
— А когда тебя простят, ты попробуешь возобновить свой старый сговор, — продолжала тем временем Далла.
Брендольв не сразу понял, что она имела в виду. Какой сговор?
— Ведь ты был обручен с его дочерью, верно? О, она этого не забыла! Можешь мне поверить! Там, на берегу, она так смотрела на тебя, точно хотела к тебе броситься. Брат ее не пускал, — убеждала его Далла, которая на самом деле тогда и не заметила Хельги, а лишь догадывалась, что дочь хёвдинга наверняка стояла среди его домочадцев.
Брендольв ответил не сразу. Желание вернуть Хельгу так сильно мучило его, что он почти только о ней и думал. Почему он так мало ценил помолвку, когда она только была заключена? Потащился к Вильмунду, как последний дурак, и бросил Хельгу. Тогда-то она и обиделась, и правильно сделала. А потом, когда вернулся за войском? Чем собирать бесславный тинг и позориться, надо было настаивать на скорейшей свадьбе. И сейчас все было бы по-другому. Если бы она согласилась, теперь она узнала бы, как он любит ее! Если бы она согласилась!
— Это невозможно. — Наконец Брендольв с усилием мотнул головой. Ему запомнилось, что не Даг удерживал Хельгу, а наоборот, Хельга удерживала Дага. И этот последний собирался броситься к нему вовсе не с распростертыми объятиями. Брендольву было больно вспоминать взгляд Хельги, и он не смотрел на Даллу, чтобы не выдать себя. — Ничего не получится. Она же теперь обручена с этим… со слэттом.
— Да что ты говоришь? — Далла сделала большие глаза.
На самом деле она отлично помнила это обстоятельство и именно ради него завела весь этот разговор. Отношения Брендольва с хёвдингом были ей безразличны, если бы не помолвка Хеймира с Хельгой. Хеймир должен быть свободен. И если он не решается нарушить помолвку сам, то пусть ее нарушит вторая сторона.
— Ведь ты был первым, — снова принялась она рассуждать. — А за первым всегда остается больше прав. Кроме того, девочка любит тебя, а Хельги любит ее. Если она пожелает, в знак примирения ваших родов, выйти за тебя, то хёвдинг не сможет противиться.
— Она не пожелает, — Брендольв снова мотнул головой. Взгляд Хельги стоял у него перед глазами, и он не хотел себя обманывать.
— Ерунда! — отрезала Далла. — Пожелает! Вы росли вместе. Ты ей почти как брат. Ты живешь рядом, а такие, как она, не любят уезжать далеко от дома. Конечно, она немного обижена — ведь ты сам от нее отказался. Но ты же мужчина! Убеди ее, что любишь — она поверит, уж я-то знаю. Женщины легко верят, что их кто-то любит. И всякая рада, что ее любят, будь это хоть одноглазый великан! А ты гораздо лучше великана. Ты молод, красив, отважен — всякая женщина сочтет за честь любовь такого мужчины. Настаивай! Проси ее, умоляй! Она не сможет тебе отказать!
— Да ну тебя! — не сдержавшись, бросил Брендольв, злясь на эту женщину, которая мучает его несбыточными надеждами.
Хельга, Даг, Хеймир, равнодушно-отстраненная толпа на берегу помнились ему, как каменная стена, о которую он только напрасно разобьет голову. Не желая продолжать этот бесполезный и мучительный разговор, Брендольв вскочил и быстро вышел. Далла бросила ему вслед лишь один взгляд, презрительно двинула губами. Брендольв пока не оправдал ее надежд, но ведь можно зайти и с другой стороны.
Брендольв прожил дома уже почти десять дней, но за это время едва ли хоть раз вышел за ворота усадьбы. Челядинцы рассказывали, что встречали поблизости людей из Тингвалля, и даже последняя служанка в коровнике понимала, что зто означает. Услышав об этом впервые, Гудмод Горячий вознегодовал и приказал было дружине собираться, «чтобы сбросить в море этих подлецов», но фру Оддхильд удержала мужа.
— Этого следовало ожидать, — сказала она. — Твой отважный сын назвал хёвдинга трусом. Такие вещи никому даром не проходят. А ты хотя бы попытался помириться с ним?
— Чтобы я, потомок Сигмода Неукротимого, просил мира у какого-то Птичьего Носа? Чтобы он посчитал трусом меня? Нет, хозяйка, ты не можешь так плохо думать о своем собственном муже!
Фру Оддхильд вздохнула и помолчала. За долгие годы совместной жизни она научилась думать о муже именно так, как он того заслуживал.
— Нам не прибавится чести, если в такое время мы будем множить раздоры, — сказала она чуть позже, понимая, что призывы к простому благоразумию ничего не дадут. — Пока у нас живет вдова конунга, Хельги не станет нападать на усадьбу. Но не может же Брендольв всю жизнь сидеть дома и прятаться за женским подолом!
— Конечно, не может! Мы еще покажем этим из Тингвалля…
— А значит, ему придется уехать! — перебила Оддхильд. — Лучше всего ему отправиться назад к кваргам. Его там хорошо примут. Если он там расскажет о своих здешних подвигах, его посадят на самое почетное место! — с горечью добавила она.
Брендольв, услышав о решении родителей, не удивился. Он и сам понимал, что в родном доме оказался, как в ловушке — лишенный возможности даже выйти за ворота, чтобы не наткнуться на клинки
