такого важного дела.
— Я, Хельги из рода Птичьих Носов, хёвдинг восточного побережья, объявляю всем людям, собравшимся здесь, о поединке между Аудниром сыном Гейрмода с Ауднирова Двора и Вальгардом Певцом с Квиттинского Севера! — начал он. — Объявляю также условия поединка. Если Вальгард будет побежден, то Ауднир волен убить его и владеть всем его имуществом или взять в рабы на десять лет. Если Ауднир будет побежден, то Вальгарду принадлежит часть его имущества, то есть два торговых корабля и товары стоимостью тридцать четыре марки серебра. После окончания поединка победитель принесет в жертву богам двух бычков. Свидетелями объявляю Гудмода сына Гейрмода из усадьбы Плоский Камень, Хальвдана хёльда из усадьбы Сенокос… А так же всех свободных людей, кто присутствует здесь! — выговорил наконец Хельги хёвдинг и облегченно вздохнул, чувствуя, что теперь ответственность снята с него одного и разделена между всеми.
Вальгард, стоявший у края площадки, едва ли слушал эту длинную речь и перечень незнакомых ему свидетелей. В новом шлеме, который ему подарил Хельги, со своим красным щитом, с секирой, грозно торчащей из-за пояса, с копьем в руке он выглядел воинственно и очень уверенно. Ауднир, стоявший напротив него через площадку, был вооружен богатым и красивым оружием, но лицо его, в противоречии с этим блеском, выглядело замкнутым и злым. Для Вальгарда бой был привычной стихией, в которой только и могли раскрыться его сила и достоинство, а для Ауднира — досадным, опасным и крайне нежеланным происшествием. Это не летний торг в Эльвенэсе, где ни один самый хитрый говорлинский купец не может его провести. Перед лицом настоящей опасности для жизни Ауднир чувствовал неодолимый ужас и разжигал в себе злость против северного наглеца, стараясь злостью заглушить страх. И всем, кто смотрел на него, делалось тревожно.
— Пахнет покойником! — шепнул Дагу Равнир. — Очень свежим, но вполне готовым.
Даг не ответил. Он примерно представлял, что должно твориться в душе Ауднира, и невольно радовался, что судьба не поставила в такое положение его самого.
Хельга притихла и жалась к плечу бабушки Мальгерд. По мере того как замирал шум вокруг, она проникалась важностью предстоящего события. Ее чуткая душа как сеть ловила общее напряжение, повисшее над площадкой, и Хельга уже устала от тяжести этого бремени.
Вальгард первым шагнул в круг. Закрываясь щитом, в правой руке он держал секиру, а меч висел у него в петле на запястье. Каждое его движение изобличало опытного бойца. Ауднир, точно испугавшись, что его заподозрят в нерешительности, поспешно сделал несколько шагов ему навстречу и с размаху ударил секирой по красному щиту чужака. Вальгард легко отбил удар и ударил сам; Ауднир успел закрыться, но пошатнулся, и Вальгард тут же нанес второй удар. Аудниру пришлось отпрыгнуть назад. Поняв, что отступление только навлечет на него град новых ударов, которые он не сумеет отбить, он сделал стремительный выпад и ударил не в щит, а по руке Вальгарда, держащей секиру. Железо громко звякнуло о железо, толпа вскрикнула; клинок Ауднира соскользнул, раздался треск дерева, секира упала, и Вальгард бросил на землю оставшийся в руке обломок древка. Толпа возбужденно кричала, бессознательно сочувствуя слабейшему из двоих.
Приободренный успехом и криками Ауднир снова замахнулся, но Вальгард вовремя подставил щит. С треском лезвие секиры врубилось в край, а Вальгард рванул щит книзу и вырвал оружие из рук противника. А в руке северянина уже был меч, подхваченный в петле на запястье. Потеряв равновесие, Ауднир отпрыгнул назад, и толпа разочарованно вздохнула. Но Ауднир успел выхватить меч; возможно, Вальгард нарочно помедлил, давая ему эту возможность.
Хельга мельком оглянулась на брата: она не знала, что обо всем этом следует думать, а выражение лица Дага нередко служило ей указателем. Ей снова хотелось спросить: они это всерьез? Даг был сосредоточен и даже прикусил нижнюю губу. Он видел, что Вальгард, похоже, забавляется: двигается то стремительно, как ветер, то медленнее, будто нехотя. Он выбирает удобный случай, не торопится и отлично знает, что ему делать. Боем управлял он и только он. К чему он ведет дело?
Общий крик заставил Хельгу поспешно глянуть на площадку. Красный щит Вальгарда, с застрявшей в краю секирой, огромным тревожным пятном пламенел на земле, а сам пришелец, держа меч обеими руками, неистово нападал на Ауднира. Тот закрывался своим щитом, отступал шаг за шагом, кружил по площадке. Люди кричали единой грудью, не смолкая: при виде этого мощного вихря стали всем стало так страшно, точно сама смерть носилась поблизости. Лица Ауднира за щитом нельзя было разглядеть, но судорожные движения выдавали отчаянный страх. А Вальгард был свиреп: ставшее привычным спокойствие исчезло, растворилось в пламени боевого возбуждения, его лицо раскраснелось, черты пришли в страшное, дикое оживление. Он оскалил зубы, нанося дар за ударом с такой невероятной быстротой, что отдельных движений его меча нельзя было различить и все они слились в один блестящий неукротимый вихрь. Вальгард исчез, вместо него появилось какое-то другое существо, дикое, неистовое, опасное, и толпа вопила, как при виде оборотня.
И вдруг Вальгард завыл. Низкий, нечеловеческий, жуткий вой вырывался из его глотки, как голос иного мира, жестокого и нерассуждающего. В нем проснулась сила берсерка, над которой и сам он не был властен, на него снизошел дух Одина, Отца Ратей, кормильца волков и воронов. Толпа в едином порыве отшатнулась назад.
Потеряв всякое самообладание, Ауднир бросил в берсерка свой щит; летящий меч мгновенно отшвырнул его. Но и меч был сбит и под напором собственной скорости врезался концом в грунт. А Вальгард, ни на миг не остановившись, бросился на противника, обхватил его и повалил на землю. Над площадкой взвился визгливый крик, и трудно было поверить, что издает его взрослый, гордый мужчина.
Крик потонул в вопле толпы. Вальгард упал вместе с противником и вцепился зубами в его горло. Красный поток, как сок из лопнувшей ягоды, потек по шее Ауднира; тело его задергалось, ноги вскинулись, руки били по земле, с каждым ударом слабее. Вальгард поднял голову, а Ауднир остался лежать неподвижно — не вскочил, не побежал… Не верилось, что за эти несколько мгновений случилось непоправимое. Борода Вальгарда была сплошь вымазана блестящей свежей кровью, и ужасающе огромное пятно крови растекалось по мерзлой земле между головой и плечом Ауднира. А сам он застыл, разбросав руки и ноги. Только что бывший самой сердцевиной происходящего, он вдруг стал равнодушным, посторонним. Это был уже какой-то другой Ауднир: дух и тепло жизни, уходя, изменяют облик тела, уносят с собой нечто настолько важное, что без этого человек уже не человек.
То, что началось дальше, жители округи потом описывали по-разному. В первые мгновения, поняв, что произошло, и не веря в такую жуть, охваченные животным страхом потрясенные люди бросились от площадки прочь. Вид крови всегда пробуждает в человеке сумеречный страх, затаившийся с тех времен, когда сам человек так же легко мог стать добычей, как и охотником. Толкаясь и спотыкаясь, скользя на мокром снегу, свидетели страшной схватки бежали прочь, сами не зная куда. Но уже через сотню шагов многие опомнились и повернули назад: кого-то влекло любопытство, кого-то — смутное желание навести порядок и воздать по заслугам. Они сталкивались с бегущими навстречу, образовалась толкотня.
Гудмод Горячий, с ожесточенным и красным лицом, с развевающимися волосами, выхватил меч и бросился на Вальгарда. Он сейчас сознавал только одно: убит его родич.
— Удержите его! — кричала Мальгерд хозяйка, оставшаяся на том же месте, с которого смотрела поединок. — Ингъяльд! Хёльдир! Гейр! Держите его, держите!
Даг, мгновенно выхватив меч, бросился вперед, заслоняя Гудмоду дорогу; и со звоном отбил своим клинком первый предназначенный Вальгарду удар. Несколько хирдманов с разных сторон набросились на Гудмода и схватили его за руки. Гудмод вырывался, точно сам стал берсерком, его жена истошно голосила, растеряв привычное достоинство. У Гудмода вырвали меч; его хирдманы окружили хозяина, но Даг и несколько других мужчин из Тингфельта торопливо успокаивали их, бессвязно уверяя, что Гудмоду не будет причинено ни вреда, ни обиды. Нельзя же допустить, чтобы знатный хёльд позорил сам себя — убийство на поединке не является преступлением, и месть за такое убийство сама будет убийством, поступком незаконным. Да и не будет добра, если он свяжется с этим берсерком — как бы Хравнефьорд не лишился двух знатных людей зараз!
Толпа понемногу вернулась и сгрудилась еще плотнее, над площадкой висело облако разнородных выкриков, женского потрясенного плача. Внезапная смерть одного из уважаемых людей, да еще такая дикая смерть, никого не могла оставить равнодушным. Боязливо поглядывая на лежащее тело, люди тут же
