— Я рад это слышать, конунг! — ответил Брендольв. Сидя возле Стюрмира среди прославленных, опытных людей, он и себя самого ощущал старше, умнее, достойнее раза в два. — И тебе не так уж трудно наградить меня прямо сейчас. Я не требую всего, но твоего слова мне будет достаточно.
— Чего же ты хочешь? — одобрительно спросил Стюрмир. Ему нравился горячий молодой задор, поскольку в битве именно это будет важно. — Все, чем я сейчас располагаю, я готов тебе дать! — Я помню, что ты обещал Аслаку Облако завидную награду… — начал Брендольв. — Скажи-ка, разве Аслан уже отличился больше меня?
— Где ему! — презрительно бросил Стюрмир конунг. Он не вспоминал действительных заслуг Аслака (и правда, небольших), ко вообще не желал признавать за одним из Лейрингов какие бы то ни было заслуги.
— Тогда я хотел бы получить то, чего добивался он! — решительно закончил Брендольв, чувствуя, что его несет волна удачи и у него все получится. — Ингвильду, дочь Фрейвида!
По гриднице пробежал ропот. Судьба Ингвильды, дочери Фрейвида, так или иначе занимала всех, потому что была связана с переменами конунгов, со сбором войска, с фьяллями, с миром внутри Квиттинга — со всем, что касалось всех квиттов.
— Малый не промах! — буркнул кто-то. — С таким приданым можно взять хоть кривую троллиху!
— Мне не нужно ее приданое! — гордо ответил Брендольв. — Я хочу получить ее в жены. Что ты скажешь на это, конунг? — прямо спросил он.
Стюрмир двинул бровями, не сразу найдя ответ. Он не мог обещать кому-то руку Ингвильды, пока не знал, удержится ли на плечах ее голова. Слово прислать Фрейвиду в случае неповиновения голову дочери было дано перед тингом, и отступить не смог бы даже более слабый духом конунг, чем Стюрмир. Но и отказать Брендольву прямо он не мог. Раз отказался от приданого — значит влюблен. Если лишить его надежды, может натворить глупостей. Стюрмир был достаточно умен, чтобы все это сообразить.
— Не дело говорить о свадьбах перед битвой! — ответил он после недолгого молчания. — Людьми правит судьба, и никто не знает, не обнимет ли его назавтра валькирия. Пока что я скажу тебе одно: если ты и дальше будешь служить мне так же верно, Ингвильда, дочь Фрейвида, не достанется никому, кроме тебя.
С лица Брендольва спало напряжение, он с трудом подавил явный вздох облегчения, но не смог сдержать улыбки. В душе вскипело яркое ликование, хотелось кричать от радости. Спасена! Ингвильда будет спасена, и не кем-нибудь, а им, Брендольвом! Отныне ее жизнь зависит только от его доблести! И этим самым она в полной безопасности! Сейчас Брендольв готов был один выйти на целое войско. Уж теперь она узнает, светлая богиня со звездными глазами, что за человек Брендольв, сын Гудмода! Душу приятно грела мысль, что Ингвильда будет ему благодарна за спасение. Ничто так не переменчиво, как человеческое сердце. Не так давно Брендольв был счастлив только тем, что она удостоила его словом, а теперь уверенно воображал ее своей женой — и женой любящей! Золотое колечко, подаренное ею после боя коней (ни на один палец Брендольва оно не влезало, и он носил его на ремешке на шее), показалось счастливым предзнаменованием.
В этот вечер Брендольв заснул мгновенно, усталый и счастливый, полный самых радужных ожиданий на будущее, как будто его не ждали впереди близкие битвы. Впрочем, разве не с битвами было связано исполнение всех его надежд? Все-таки он получит все, чего хотел, уезжая из дома: дружбу и уважение конунга, воинскую славу, богатство… да еще и такую девушку в жены, о которой и не мечтал, потому что не знал, что такие бывают. Так да здравствуют битвы, настоящая жизнь смелого сердца! Счастье с гулом и треском пылало в душе Брендольва, как исполинский костер, что, однако, не помешало ему заснуть раньше, чем голова коснулась подушки — глубоко и без сновидений.
Но судьба хитра и завистлива — бурное счастье Даже в бурных душах не бывает слишком долгим.
Наутро Брендольв столкнулся в сенях с Оддбрандом Наследство.
— Послушай! — окликнул Брендольв хирдмана. — Где йомфру Ингвильда? Не передашь ли ты ей, что я хочу с ней говорить?
Оддбранд ответил не сразу, а сначала окинул Брендольва неторопливым, внимательным взглядом из-под полуопущенных век, точно оценивал, а стоит ли вообще с ним разговаривать. Можно было подумать, что Оддбранд начисто его забыл. Это показалось тем более обидным, что люди с такими цепкими глазами никогда ничего не забывают.
— Я не хотел бы беспокоить ее сейчас, — невозмутимо ответил Оддбранд после осмотра. — Госпожа плохо спала ночь. Ей снился дурной сон. Я полагаю, лучше дать ей отдохнуть.
— А я полагаю, что ей будет любопытно поговорить со мной! — настаивал Брендольв. Ему действительно очень хотелось знать, как отнесется Ингвильда к переменам в ее судьбе, и он не слишком доверял Оддбранду. Похоже, «воспитатель» просто отгораживает ее от людей. И неизвестно, насколько это отвечает ее собственным желаниям.
— Она нелюбопытна и спокойно подождет, — так же невозмутимо ответил Оддбранд. — И не надо буравить меня глазами, Фрейр меча. Все равно я ни с кем не собираюсь драться, пока йомфру Ингвильде не грозит прямая опасность.
Брендольв с трудом сдерживал кипевшее раздражение, неприязнь к этому человеку с невозмутимым лицом и острым змеиным взглядом. Ему было тем более тяжело, что Оддбранд явно не знал подобных мук: похоже, чужие чувства так же мало задевали его, как мало он выказывал свои. Если вообще их имел.
— Но она хотя бы знает, что я возьму ее в жены? — пересилив досаду, спросил Брендольв. — Ей сказали?
— Ее возьмет в жены тот, кому это предназначено судьбой, — размеренно ответил Оддбранд. — И думается мне, что это будешь не ты.
— Уж не знаешь ли ты, кто это будет? — язвительно спросил Брендольв, и смешанное в неприязнью невольное уважение к Оддбранду не позволило язвительности превратиться в вызов.
Оддбранд в ответ слегка усмехнулся правым уголком рта, дернул правой бровью: дескать, может быть, и знаю, но не скажу, потому что тебе, Брендольв с востока, нет до этого ровно никакого дела.
«Хродмар, сын Кари», — вспыхнуло в памяти Брендольва, и таким образом он сам ответил на свой повисший в воздухе вопрос.
— А иначе ей грозит участь похуже! — напомнил он Оддбранду. — Ей грозит смерть, а что-то не видно, чтобы кто-то другой спешил ее спасти.
Оддбранд опять помолчал, внимательно рассматривая его, как будто хотел прямо через одежду и кожу увидеть что-то глубоко скрытое. Брендольв хотел идти, чувствуя, что ответов не дождется. Но, когда он уже сделал движение к двери, Оддбранд вдруг сказал:
— Конечно, я благодарен тебе за добрые намерения относительно йомфру Ингвильды. Но не думай о том, как спасти ее. Подумай лучше о своей собственной судьбе. Это тебе больше пригодится.
И вышел сам, оставив Брендольва в сенях. Брендольв был разом возмущен и растерян, но не словами, даже не взглядами Оддбранда, а каким-то неуловимым чувством, исходившим от него. Он былкак сама судьба: она иногда подает голос, но никогда не отвечает на вопросы, а что услышал, то понимай, как сам знаешь. Потому-то и говорят, что знание судьбы мало кому идет на пользу. Ее слишком мало кто понимает.
Однако Брендольв увидел Ингвильду довольно скоро. Но вышло так, что перемолвиться с ней хоть словом ему не пришлось ни сейчас, ни вообще когда-либо в жизни. Незадолго до полудня с берега прибежало сразу несколько человек с важной новостью, которая мгновенно перевернула налаженную было жизнь Острого Мыса.
— Фрейвид Огниво! Войско западного побережья!Конунг! Скажите конунгу! — вопили голоса во дворе усадьбы и в самом доме. — Фрейвид Огииво пришел с войском!
Бегом пробежал Оддбранд Наследство, засуетились гесты, челядь и хирдманы. Стюрмир конунг собрался идти на берег; из девичьей вывели Ингвильду, наряженную в синее платье с золотой тесьмой на подоле, украшенную множеством золотых цепей, обручий, колец. Она была спокойна, только бледна и не говорила ни слова. Брендольв, собравшийся на берег вместе с конунгом, беспокойно посматривал то на Стюрмира, то на Ингвильду, разрываясь между двумя потоками разных мыслей и чувств. Хорошо, что
