— Нет, Роджер, если что не так, это с моей сторони. — Она положила руку ему на плечо. — Я предупреждала тебя: не женись на мне. Ложись и спи. Я не сержусь, и мне не больно. Мне нужно побыть наедине с собой и подумать.
— Подумать? О чем? В это время?
— Тебе-то что? — взорвалась она, задетая за живое. — Ты думаешь, если употребил меня как хрюшку, так я сразу ею и стала?! Да, мы спарились, но думать я еще могу!
— Я так тебя употребил? — переспросил Херефорд, ничего не поняв. Он лег на спину и уставился в полог над головой. — Я много грешил, Элизабет, и меня часто заслуженно укоряли, но никогда мне не было так плохо.
— Не надо, Роджер, не надо. Я не то хотела сказать… Все не так… Ты был очень нежен со мной, ты все сделал осторожно, правда. — Она повернулась к нему и обняла, поняв, что сказала лишнее. Он не виноват, что не понимал ее. Зачем его мучить за собственные ошибки? Она нежно, с раскаянием поцеловала его. Это был ее первый поцелуй мужчины, ей по крови не близкого, который она отдала сама, по доброй воле.
Он молчал, и она уже хотела отодвинуться от него, считая, что ее бессловесная мольба о прощении осталась неуслышанной. Но он тут же тихо сказал:
— Элизабет, прошу тебя, думай, что ты мне говоришь.
— Не повезло тебе со мной, Роджер. Мой язык — мое проклятье!
— Твой язык я вынесу, дорогая. — Он повернулся и прямо посмотрел ей в лицо. — Вот когда у тебя на языке то, что тебя гнетет, — это меня убивает.
То, что он прочитал на ее лице, его совсем успокоило, хотя сама она этого объяснить не могла, и в душе у нее ничего не переменилось; он вздохнул, привлек ее к себе, так что се голова оказалась у него на плече. Положив на нее свою ногу, он умиротворенно промычал и потерся щекой о ее голову. Не прошло и двух минут, как его ровное дыхание подсказало, что он уснул. Элизабет стала смотреть на огонь в очаге, светившийся за размытым силуэтом его мускулистого тела. Бессознательно поглаживая его грудь и ощущая приятную тяжесть на своих бедрах, Элизабет думала: лучше Роджера нет никого, но замужество было большой ошибкой. Толкали ее на это гордость и тщеславие, помогало им и физическое влечение, которому она упорно сопротивлялась; Роджер был самой шикарной добычей во всем королевстве, и ей хотелось доказать, что двадцатичетырехлетняя старая дева способна ухватить такое. Теперь, когда он был ее, стало ясно, что удовлетворение гордости и тщеславия — это еще не все. «Любовь» не дарила ей счастья, а только страстное желание, удовлетворить которое она себе не позволяла, и, что хуже всего, она признавала свое поведение бессмысленным. Здесь ей нельзя было отдаваться частично, как она держалась с отцом, и сохранять все остальное себе одной. С Роджером было по-другому: надо отдать все или ничего.
В постели было тепло и уютно. Ровное дыхание его тоже успокаивало. Во сне он крепче обнял ее. Наверное, все не так уж и плохо. Ей было приятно, как Роджер дышит у нее под ухом, и чувствовать его тело. Сейчас не надо ничего решать, говорила себе Элизабет, не понимая, что все уже решено. Она не может надоедать Роджеру своими заботами, когда грядет огромное политическое дело. Пока на трон Англии не взойдет Генрих Анжуйский, она сделает все, чтобы не выводить из себя своего мужа. «Буду там, где оказалась», — сказала она себе и, почувствовав холод, плотнее укуталась теплом Роджера, поставив печать на принятое решение.
Глава шестая
Элизабет, теперь леди Херефорд, с отвращением смотрела, как ее мачеха демонстрировала собравшимся простыни. Жизненная активность Элизабет в сочетании с осторожностью и аккуратностью опытного Роджера смягчили обычный результат лишения девственности, и она обошлась почти без кровотечения. К тому же она еще и поднялась раньше, чем успели появиться несколько пятнышек — свидетельств девичества. Элизабет не видела Анны, хотя из обрывков разговора поняла, что та продемонстрировала лучший результат, который Роджер тут же со смехом опротестовал, отнеся это к неловкости Раннулфа. Он был в отличном настроении, на все замечания у него находились достойные ответы, но когда освидетельствование успешного бракосочетания завершилось и им позволено было одеваться, он сразу посерьезнел и сидел молча.
Мужчины собирались на охоту, теперь для развлечения, а не для стола, с одеванием можно было не торопиться, и Элизабет накинула на себя простой халат. Она стала собирать с некоторой неловкостью одежду мужа, не зная, что где должно лежать.
— Роджер, не вижу, где остальные подвязки, кроме этой шелковой…
— Не важно, иди сюда. — Он притянул ее к себе.
— Ты что! О Роджер, хватит! Ты опоздаешь.
— Никаких хватит, — говорил он, растягивая слова, на губах его играла вопросительная улыбка. — Утром тебе было приятнее, чем вечером, а? — Элизабет слегка покраснела и вскинула гордо голову, на что Роджер рассмеялся. — Нет, уклончивых ответов больше не надо. Согласись, что упрямой женщине нужен настоящий мужчина. — Он закрыл ей рот рукой, мешая се скорому и сердитому ответу. — Я серьезно спрашиваю, не просто так.
— Если серьезно, то да. Но это не означает…
— Что ты считаешь меня настоящим мужчиной, — закончил он за нее, сияя смеющимися глазами. — Ах ты, вампирчик! Кусаешь меня, когда я так потел, чтобы доставить тебе удовольствие. Ты что, неблагодарная… За что ты колотишь своего мужа! — Он схватил ее за руки, а ее рассерженный вид рассмешил его еще больше. — Осторожно, любовь моя, я чуть-чуть тебя подразнил, ты так хороша, когда сердишься. Но у меня действительно есть к тебе дело. Моя мать…
— Ненавидит меня, но я должна быть хорошей и вести себя как следует для твоего удовольствия… Ты хорошо начал, создав мне такое настроение. Я не намерена никому доставлять удовольствие, а твоей матери…
— Меньше всего!.. Остановись, Элизабет. Мне безразлично, что там у вас с матерью может быть. Вы взрослые люди и разбирайтесь между собой сами. Пока вы не втянете меня в свои дела, живите, как хотите. Дай мне досказать, не пытайся вставлять в мой рот свои слова.
— Ты мой господин и повелитель, последнее слово всегда за тобой. Я только…
Он поцелуем закрыл ей уста.
— И так будет всякий раз, когда тебе надлежит молчать и слушать.
— Тогда тебе придется потратить на поцелуи…
Он снова прервал ее тем же путем, и, когда отпустил, она уже молчала, отвернувшись в сторону. «Игрушка, сразу стала игрушкой — и все. Стоило откликнуться телом, самую малость, не смогла удержаться, и то, чего боялась, произошло. Эта женская уступчивость! Как все быстро рухнуло!»
— Элизабет, я пошутил, уж очень сладки у тебя губы. Ну что ты, дорогая…
— Ничего. Говори, что хотел сказать. Я слушаю.
— Любовь моя, мне нравится, когда ты злишься, но сейчас ты не сердита. Ты обижена. Извини, я не хотел этого.
«Конечно, ты не хотел, — думалось ей. — Тебе естественно считать женщину простой игрушкой».
— Роджер, я не желаю ничего объяснять. Все, что ты хочешь от меня — бери.
Его сильно расстроила эта подавленная пассивность, причины для такой крутой перемены в ней он не видел, но понял, что расспросы лучше оставить.
— Хочу просить тебя об одном маленьком одолжении. Причем не надо оправдываться, если тебе не захочется это делать.
— Одолжение? — переспросила она, а сама подумала с досадой: «Иди в постель или свари мне супчик». — Какое же?
— Ты, конечно, видела мою младшую сестру Кэтрин, ты говорила с ней?
— Не так, чтобы много. — Элизабет оживилась, она никак не ожидала этого.
